Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Автор неизвестен

Благополучно выбралась старуха из подземелья, к шаху сразу побежала — и такое слово ему говорит:

— Кланяюсь тебе я в ноги! — говорит, — — Погибаю от тревоги! — говорит.

Ведьма, стоя на пороге, говорит:

— Голову тебе, мой шах, в залог даю — От тебя я ничего не утаю: С Алпамышем я видала дочь твою! Поздравляю с зятем! Шуток не шучу, — Суюнчи с тебя я получить хочу. Если ты и дочь не удержал в руках, Можешь ли народом управлять, мой шах?! Эта дочь твоя в девических летах Стала ведь распутной на твоих глазах!

Вскочил с места шах калмыцкий — и, на Сурхаиль разгневавшись, так сказал:

— Сама же ты беду ко мне привела, и сама с жалобой приходишь! Не Алпамыша ты опоила, — несчастье навлекла на меня. Клялась — обещала: «Я, мол, его изведу! Посидит, мол, под землей — сгниет Алпамыш!» А я уже сколько лет только про Алпамыша слышу, — а он все жив, — не гниет! Сколько мне из-за него огорчений!..

Отвечает шаху Сурхаиль-ведьма:

— Что ни прикажешь — все в твоей власти. Прикажи пятьсот арб запрячь и ехать им на Зиль-гору. Пусть они там камнями нагрузятся, и этими камнями зиндан пусть завалят: сверху будут камни давить Алпамыша, с боков — земля прижимать его будет, — он и помрет. А уж если от этого не помрет, значит — ничем не изведешь его.

Понравились калмыцкому шаху эти слова — так и приказал он сделать.

Услыхала про это Тавка-аим, — вышла арбакешам навстречу — и такое слово сказала им:

— Слову моему красноречивым быть, Слову быть красивым и правдивым быть, Славе недруга — остывшим пеплом быть. Земляки мои! Коней вы запрягли, — Каждому из вас живым-здоровым быть, Вашему пути, друзья, счастливым быть! Все же в этот путь зачем пускаться вам? Дружеским моим поверьте вы словам: Камни с гор возить не так легко коням, Эти камни службу не сослужат вам, — Что вам ездить зря по ведьминым делам? Головы она преступно кружит вам! Слушайте меня — езжайте по домам. Вам, работникам, не скажет Сурхаиль, Что вас ждет на той горе проклятой, Зиль: Там живет свирепый огненный дракон, — Встретитесь ему — всех уничтожит он. Проглотить способен даже гору он! Весь ваш караван на гибель обречен, С муками и смертью путь ваш сопряжен, — Пожалейте ваши семьи, ваших жен! Ехать может тот, кто разума лишен. Этим делом не прельщайтесь, говорю, Арбакеши, возвращайтесь, говорю!..

Встали арбакеши — отвечают

ей:

— Ячменем и сеном покормив коней, В горы едем не по воле мы своей, — Посылает нас отец твой, Тайча-хан. Выпал снег — следы оставит караван. Нас — пятьсот, и все мы вооружены. Хоть и были б мы драконом сожжены, Шахское веленье выполнить должны.

Не послушались арбакеши совета Ай-Тавки — отправились на ту гору-Зиль. Вернулась Тавка-аим к себе, прошла в зиндан — и говорит такое слово Алпамышу:

— Словно нитка бус жемчужных порвалась. — Я роняю слезы целый день из глаз. Светоч утешенья моего погас: Нитка дней твоих, любимый, пресеклась, Счастья твоего с тебя упал венец: В этом бренном мире милый — не жилец, — Схвачен он, как видно, смертью, наконец. Слушай, Алпамыш, батыр мой, удалец: Все-таки тебя погубит мой отец! Стало ведомо одно мне дело здесь: Ты умрешь, свое оставив тело здесь, — Не в земле Конгратской, а в земле чужой! Я тебе служить мечтала всей душой, Быть твоей рабой, твоей сестрой меньшой. Но не ехать мне с тобой в тот путь большой, Не прибыть с тобою в твой Конграт родной. Не зажить твоею преданной женой, И тебе не ведать радостей со мной. Ой, вот-вот порвется жизни твоей нить, Суждено тебе в чужой земле изгнить: Скоро, мой султан, тебя должны казнить! Этой казни ведь не знает мой султан, — Заживо хотят его похоронить!.. Лик девичий мой был, как тюльпан, румян, — Станет он от скорби желтым, как шафран. Алпамыш — глава Конграта — не в черед На чужбине в одиночестве умрет, И о том узнать не смогут никогда Ни родня его, ни весь его народ!..

Алпамыш, желая утешить сердечно к нему привязавшуюся Ай-Тавку, говорит ей так:

— В мире бренном — жизни без кончины нет, Не сужденной смерти ни единой нет Ни людской душе, и ни мушиной. Нет, Страхам за меня, мой друг, Тавка-аим, Достоверной все-таки причины нет! Знай, что Алпамыша нелегко убить,— Поживу еще на свете, может быть. Калмык имечтают извести меня, Ждет отец твой, шах, семь лет такого дня. Хоть и не бывает дыма без огня, Но всего дымней сырая головня; Это все, быть может, только болтовня, Вражеское лишь пустое хвастовство: Непременно, мол, теперь казним его! Не горюй же ты заране, Тавка-джан. Хоть сижу семь лет в зиндане, Тавка-джан, Хоть унижен я, но я — конгратский хан. Может быть, покину вражеский зиндан… Горько я тоскую по родной стране, Думаю, все время о своем коне: Жив ли он еще, мой Байчибар, мой конь? Вспоминает ли меня тулпар мой, конь? Узниками стать случилось нам двоим, — Не остался ль я без крыл, Тавка-аим: Не был ли убит мой конь отцом твоим? Просьбу мою, вопль мой, Ай-Тавка, услышь: О коне узнать так жаждет Алпамыш, — Вестью о коне меня ты окрылишь! Милая калмычка, столько слез не лей, Дивные свои глаза ты пожалей, Хоронить меня еще причины нет. Узником в зиндане сидя столько лет, Добротой твоей, как солнцем, я согрет, Будь мне навсегда святынею твой след! О моем коне правдивый дай ответ.

Дочь калмыцкого хана тоже такое слово сказала Алпамышу:

— Хоть не знаю я, какой твой конь на вид, — На конюшне ханской конь один стоит. Я скажу приметы: он или не он, — Не клеймом калмыцким этот конь клеймен; Слух слыхала я — он якобы пленен; Выше бабок конь гвоздями прогвожден, Он чугунною колодой пригнетен, — Вес колоды — сто батман без десяти… Если конь не твой, ошибку мне прости. На ноги не может конь-бедняга встать, Голову не в силах от земли поднять. Так уже лет семь он вынужден страдать. У калмык ов страх большой перед конем: Говорят, что разум у коня — людской, Человеческой тоскует, мол, тоской, Говорят калмык и: «Он — такой-сякой, Нам иных людей опасней», — говорят. Про коня такие басни говорят! Родина коня — слыхала я — Конграт, Ездил на коне — слыхала я — узбек. Терпит конь мученья столько лет подряд,— В муках и закончит он свой конский век: Ни один за ним не ходит человек, — Ни зерна ему, ни сена не дают, Походя его чем ни попало — бьют, Походя в глаза печальные плюют…

Выслушал Алпамыш слова Тавки-аим и так ей сказал:

— Знай: пришлось врагам, чтобы пленить меня, Злым снотворным зельем опоить меня; Чтобы в эту яму заточить меня, Конской силою пришлось тащить меня. Мой же верный конь меня и приволок: Мучили его, — что он поделать мог! Совесть Байчибара предо мной чиста, Знает — я отрублен был с его хвоста. Все же мой Чибар тоскует неспроста: Думая, что был я на куски разбит, Конь мой безутешно обо мне скорбит… Ухо, Ай-Тавка, склони к моим словам: Дорога мне участь верного слуги, — Вызволить коня из плена помоги, — Пусть не торжествуют надо мной враги! Вот тебе пучок сухой травы-исрык; К запаху ее мой верный конь привык, — С этою травой пахучею — беги К стойлу Байчибара, там ее зажги, Чтобы не заметил ни один калмык. Дым травы душистой до его ноздрей Лишь дойдет — и сразу станет конь бодрей: Он почует запах родины своей, — Сразу же поймет: его хозяин жив! Поспеши, беги, красавица, быстрей!.. Тот пучок травы Тавка-аим взяла, С той исрык-травой поспешно в путь пошла, До конюшен шахских травку донесла, — От конюших прячась, травку подожгла. Дым исрык-травы ноздрей коня достиг, —  Конская душа вся просветлела вмиг: Вспомнилось лошадке, что сухой исрык Алпамыш с собой в походы брать привык. Словно возрожден душистою травой, Понял Байчибар, что бек Хаким — живой: Конь семь лет лежал с поникшей головой, — Тут он сразу встал, свободно задышал, Голову задрал — и весело заржал. Тут в куски распалась и колода та, Гвозди стали сами выпадать из ног… Вольный из конюшни мчится скакунок, Скачет через всю столицу скакунок. То не гром в горах — то байчибаров скок! Ждет коня в зиндане богатырь ездок, — Держит путь Чибар туда, к Мурад-Тюбе. Калмык ибранятся: «Сдохнуть бы тебе!» «Этот конь узбека, — думают они, — Был семь лет калека! — думают они: — Может быть, семь лет притворствовал, хитрец, Может быть, стервец, взбесился под конец?!» Скачет Байчибар, — кто встречный — тот мертвец! Калмык исовсем в смятение пришли, — Лучше б, мол, они такую тварь сожгли! А Чибар иное чудо сотворил: Пару он раскрыл своих незримых крыл, — Над землей теперь гагарою парил! Полюбуйся-ка, что за чубарый конь: Видано ль, чтоб мог летать гагарой конь?! У зиндана конь приветственно заржал, Он зиндан семижды рысью обежал, Заглянувши вглубь, Хакима увидал — И, каким бывал, таким же снова стал, Словно никаких он мук не испытал…

Алпамыш, увидав коня своего, — обрадовался — и стал молитву шептать, прося святых чильтанов — помочь ему выкарабкаться из зиндана.

Вновь и вновь слова молитвы от твердит — И с надеждой вверх из глубины глядит. Над жерлом зиндана конь его стоит, — Своего хвоста он ощущает рост: Что ни миг, то все длиннее хвост, пышней, — Вырастает ровне в сорок саженей! Тут Чибар в зиндан свой погружает хвост. Хвост Хаким увидел — и возликовал,— Не напрасно он спасенья ожидал! Сорокасаженным тем хвостом — свой стан Алпамыш-батыр покрепче обмотал, — Обвязавшись, крикнул он коню: «Тяни! Ты моих надежд, мой конь, не обмани: Вытянешь — заблещут снова счастья дни!..» Байчибар надежд его не обманул: Голову к земле, натужась, он пригнул, На своем хвосте батыра потянул — Вытянул! На вольный мир батыр взглянул. Осмотрел он сбрую на коне, — вздохнул: Видит, что порядка в конской сбруе нет, — Истрепалась, ветхой стала за семь лет. Алпамыш подпругу друга отвязал, Очищать со сбруи пот и грязь он стал, — Надо же коня в порядок привести. Много всякой дряни завелось в шерсти, — Стал ногтями шерсть усердно он скрести. Нравится коню хозяина уход, — Кротко он стоит и благодарно ржет… А со стороны вершины Зиль сюда Караван груженных камнем арб идет. Много потрудясь и претерпев невзгод, Арбакешей приближается народ. Ехали-спешили, прибыли — глядят, — Собственным глазам поверить не хотят, — Думают: «Ужель мы все сошли с ума?» Смотрят — на вершине лысого холма Конь стоит, а рядом — человек один, — Издали заметно — грозный исполин. Кто же он, такой могучий великан, Коль не Алпамыш, покинувший зиндан? Чьими же руками он освобожден? Для чего же этот камень привезен? Каждый арбакеш смертельно устрашен: «Этот Алпамыш — не он ли тот дракон, С Зиль-горы пришедший на Мурад-Тюбе? Пропадай в степи и кони и арбы!» Покидая все на произвол судьбы, Арбакеши эти, все пятьсот, как есть, Пешие бегут — приносят в город весть… Амальдары шаху весть передают: «Алпамыш сбежал из ямы! — говорят, — С ним и конь его, тот самый! — говорят: Есть тому полтыщи очевидцев, шах! Поскорей изволь распорядиться, шах!» Окружить столицу! — шах дает приказ. Запереть границу! — шах дает приказ; Войску снарядиться! — шах приказ дает; Изловить узбека — и вернуть назад Или — насмерть биться! — шах приказ дает… Переполошив и взрослых и ребят, По столице трубы медные трубят, Шахские гонцы во все концы летят, И, вооружась, отряду вслед отряд, — Конники-сипахи по степям пылят. Вся страна в тревоге. Алпамыш сбежал! Те, которым шах семь лет тому назад Раздавал баранов из узбекских стад, В ужасе теперь друг другу говорят: «Счастлив, кто таких не получал наград!»

Увидев приближающееся калмыцкое войско, Алпамыш взял оружие в руки, на коня сел — и, на врага идя, сказал такие слова:

— Счастье, надо мной воспари, Голову мою озари, Недруга во прах изотри! Враг мой, шах калмыцкий, смотри — Трона и венца не лишись! Силою моей устрашен, Ты уже рассудка лишен. Всех своих наложниц и жен, Враг мой, шах, смотри — не лишись! Мы тебя, злодей, сокрушим, Голову отсечь поспешим. Правишь ты народом большим, — Подданных, смотри, не лишись! Тяжек был твой гнет надо мной, Дорогой заплатишь ценой. Правишь ты большою страной, — Царства своего не

лишись!.. Ну-ка, вы враги-калмык и! Силы ваши сколь велики! Я, имея две лишь руки, Ваши уничтожу полки. Всем вам час последний приспел: Кто из вас останется цел, Тот мои увидит дела,— Мир таких не видывал дел! Я предостеречь вас хотел: Ринусь в битву — мир изумлю, Небо я над вами затмлю!.. — На полки врагов он взглянул, Скакуна-тулпара стегнул, Повод на себя потянул, — Выехал встречать калмык ов. Словно разъяренный дракон, Гневом на врагов он дохнул. Не землетрясения гул Поле боевое тряхнул, — Это — изумления гул Шахские войска всколыхнул. Но пришли в себя калмык и: Затрещали их мультуки, Пули на майдане свистят. Не страшась огня мультуков, На неисчислимых врагов Скачет исполин Алпамыш, Против тысяч — один Алпамыш! Пушки на майдане гремят, Ядра на майдане свистят, Но и сквозь огонь, и сквозь дым — Скачет Алпамыш невредим! Ну-ка, на него поглядим: Пращники рядами стоят, — Камни пращевые свистят; Лучники рядами стоят, — Стрелы боевые свистят; Ружья кремневые палят, Пушки огневые гремят, — Алпамышу — все нипочем! Врезавшись в ряды калмык ов, Машет он алмазным мечом: Правым развернувшись плечом, Левым развернувшись плечом, Головы он вражьи сечет, — Кровь на поле брани течет, Красное струится вино, — Алпамыш-батыр его льет, Шлемом золотым его пьет. Видишь ты, каков исполин, — С тысячами бьется один! Кони ржут, и трубы трубят; В яром гневе зубы скрипят; Раненые смертно хрипят; Головы и трупы врагов Конские копыта дробят… Бой неравносильный ведя, Сам себя в бою не щадя, Трупы калмык ов громоздя, Бьется Алпамыш — и никак Справиться не может с ним враг, С грозным пахлаваном таким. Не было отчаянней драк, Не было храбрее вояк! Видите, каков он, Хаким: Словно заколдован Хаким, — Тысячи ему не страшны, Тысячи им устрашены: Конные он рубит ряды, Пешие он губит ряды, — Грозным воплощеньем беды Кажется врагам он своим: Многие, в уме не тверды, Думают: «Что сделаем с ним? Наши ль не усердны труды? Крови мы своей не щадим — Льем ее обильней воды. Чем же мы его победим, Как его разбой прекратим?! Истинно — он неукротим: Пулями он неуязвим, Ядрами он неистребим, Камнем и стрелой не раним, Меч-алмаз не властен над ним. Дьяволом он в битве храним! Конь его, проклятый Чибар, Как и сам седок, невредим. Что же мы, калмык и, глядим?! Дальше биться — всем погибать! Бестолку зачем погибать?!» У трусливых такие слова, У отважных другие слова: «Нет тому причин, — говорят, — Чтобы всем удрать! — говорят. Нас — большая рать, — говорят, — А узбек — один! — говорят: — Быть того не может, чтоб он Не был иль убит, иль пленен!..» Кр угом перестроив коней, Сдвинулись калмык итесней: «Так, мол, дело будет верней: Мы его в кольцо, мол, замкнем — Будет он у нас на виду, — Сызнова рубиться начнем, — Тут и попадет он в беду!..» Ринулись — гляди-ка, гляди! — Что за силачи впереди: Медная броня на груди, Непробойный щит на руке, Голова — в стальном шишаке. Скачут — дерзко свищут они, По майдану рыщут они, — С Алпамышем, замкнутым в круг, Сечи-встречи ищут они. Сходится с одним Хакимбек — Сразу же тому калмык у Сносит он башку на скаку; Встретился с другим — и отсек Так же и другому башку; Третий в поединок вступил, — Участи своей не избег, — Третий обезглавлен им был. Головы он смаху рубил, Много тех сипахов убил, — Кровью весь майдан затопил. Ты только смотри на него: Все богатыри — на него! Скопом налетают, — глядишь — Косит он врагов, что камыш, Пахлаван-батыр Алпамыш! Как против него устоишь?! Трупами усеян майдан. Правое крыло калмык ов, Левое крыло калмык ов Черный накрывает туман; Снова их сомненье берет: «Этот одинокий узбек Подлинно ли он человек? Или он дракон, иль шайтан! Зря ведь погибает народ! Нечего, калмык и, нам ждать, — Надо нам, калм ыки, бежать!..» Вопли, всклики, крики: «Бежать!» Воинство их пятится все, Спутала сумятица все: Трус и храбрый вместе бегут, — Разума лишенной толпой Прибегают в город они — Городским базаром бегут. Видит их купеческий люд: «Как на поле брани дела?» На бегу кричат беглецы: «Время не теряйте, глупцы, Лавки запирайте, купцы! Нас покуда смерть не взяла, — Остальные все — мертвецы! Светопреставление там! Скоро он появится сам: Мчится он по нашим следам. Убегайте, молод и стар!..» Словно грянул грома удар, Сразу всполошился базар: Убегают все торгаши, — Многие бросают товар — С воплями бегут по домам: «Горе, горе! Гибель нам всем!..» А на поле брани меж тем — Боем опьяненный Хаким Рубит одного за другим Самых удалых калмык ов — Цвет им перебитых полков, Тех, кто убегать не хотел. Но о беглецах не забыв, Силы всей своей не избыв, Ринулся в погоню батыр. В город он ворвался — и вновь Здесь он проливает их кровь. Грозен победителя лик! Где ни попадется калмык, Головы лишается вмиг. Гневом Алпамыш опьянен. Улицу за улицей он Обскакал, дракона грозней: Улица не знала камней, — Он ее головами мостил, Улица не знала воды, — Кровью он ее оросил. Так за семилетний зиндан Калмык ам-врагам отомстил Алпамыш, конгратский султан! Выскочил он на регистан — Ведьму Сурхаиль увидал, — Волю тут злорадству он дал; Путь ей преградив, он сказал: — Мать, куда спешишь? — говорит, — Может быть, араком опять Ты меня угостишь? — говорит. Ведьма поняла, что умрет. Слово бы хотела сказать, — Жабий свой разинула рот, Вертит языком, — языку Слово стало невпроворот, — Только подбородок дрожал. Алпамыш, как сам Азраил, [40] Меч над старой ведьмой держал: Долго он ее не томил, — Надвое башку раскроил… Двинув Байчибара вперед, Видит он — от шахских ворот Сильного коня горяча, Издали угрозно крича, Скачет через весь регистан На него калмык-великан. Наскочил — коня осадил, Алпамышу путь заградил: — Ну-ка ты, узбекский буян, Бешеный конгратский кабан! Или ты безумен, иль пьян? Что же ты, узбек, натворил?! Сколько ты людей порубил! Знай, что я — Анка-пахлаван. Я не выезжал на майдан, — Думал — ты уймешься, смутьян. Раз ты не унялся, узбек, Знай, что конченный ты человек: От меня пощады не жди, Лучше — по добру уходи! — Слышит те слова Хакимхан, — Яростью Хаким обуян; Сходится он тут же с Анкой: — Дай-ка, — говорит, — погляжу, Кто ты есть такой да сякой, Что ты за герой-пахлаван? Ты не пахлаван, а болван! Что ты здесь болтаешь, болтун, Ты, кого пугаешь, крикун, Перед кем кичишься, хвастун, Перед кем, калмык, ты стоишь, На кого, бастрык, ты кричишь? Знай, что я — батыр Алпамыш! Дерзкий ты ублюдок такой, Поезжай домой на покой, — Там жену, детей посмешишь. Э, как ты артачлив, дурак, Как ты незадачлив, мой враг! Видно, не видал ты вояк, Не знавал с батырами драк! Не таких, как ты, забияк, Сокрушал мой левый кулак: Хоть и мнишь драконом себя, — Разве ты не жалкий червяк?! Не в своем народе ли так Хвастать ты, ничтожный, привык: «Я — Анка-батыр, мол, смельчак, Я, мол, и могуч и велик!» Дерзкий, сумасшедший калмык! Уличным ты был дурачком, — Потешал народ похвальбой. Смерть ты увидал перед собой, — Вышел потому на майдан, Поневоле стал смельчаком. Сам ты уходи по добру, — В прах тебя, злосчастный, сотрут!.. — Говорит такие слова Калмык уАнке Хакимбек, Очень свысока говорит. А ему Анка говорит: — Э, не забывайся, узбек: Слушай калмык а, — говорит: — Знай, что я тебя не боюсь: Ты в моих глазах, — говорит, — Вовсе даже не человек! Снова говорю: уходи,— От меня пощады не жди: В руки ты мои попади, — Голову тебе я сверну; Ты в свою родную страну Так и не вернешься вовек. Лучше образумься, узбек! Караджан — твой друг, я слыхал. Я тебя за то уважал: Сколько ты моих калмык ов Безнаказанно уничтожал, Я, однако, долго молчал — Все не выезжал на майдан; Если же я выехал, — знай: Самого себя обвиняй!..— Так сказал Анка-пахлаван. Смехом отвечал Хакимхан — Плеткой Байчибара стегнул, Повод на себя потянул, — Взвился на дыбы Байчибар. А калмык Анка в тот же миг Палицей тяжелой нанес Алпамышу в спину удар, — И пронесся мимо калмык. Только той дубины удар Алпамыш-батыр ощутил, Словно бы ужалил комар. Тут раздул он гнева пожар, Тут булат свой острый схватил, Тут коня камчой угостил, Повода коню припустил, — Вихрем полетел Байчибар — Недруга настиг Алпамыш, Обезглавил вмиг Алпамыш. Словно безголовый чурбан, Наземь пал Анка-пахлаван, Сгубленный своей похвальбой… В это время сам Тайча-хан Выезжает на регистан — Вызывает Хакима на бой. В круг его сипахи берут, — Шаха своего берегут. Шах и Алпамыш меж собой Битву-поединок ведут. То, чего не ведывал шах, Сразу же отведал он тут: Был он Хакимханом убит. Все его батыры — гурьбой Повели решительный бой! Что за удивительный бой! Бой они вели копьевой, Но ослепли, что ли, они, — Ведь своих кололи они! Кое-кто остался в живых, — Алпамыш не трогает их, Сдаться принуждает он их.

40

Азраил— ангел смерти в мусульманских верованиях.