Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Автор неизвестен

— Стой!.. Земля уже вошла мне в пятки!.. Стой!.. Где он, брат мой милый, где хозяин твой? Серебром сверкает ястреб молодой, Золотой нагрудник, ворот золотой. Все же не совсем ты бесхозяйный нар: Был бы жив-здоров растущий сиротой Бедный мой племянник, брата сын — Ядгар, — Будет он твоим хозяином… Стой! Стой! Солнце мне мозги насквозь уж пропекло! От судьбы за что терплю такое зло? Ултантаз меня унизил тяжело. Стой!.. Земля уже вошла мне в пятки!.. Стой!.. Муки неба грудь мою терзают… Ой, Уши и в степи имеет Ултанхан, — Кто-нибудь услышит стон печальный мой, Обернуться может худшею бедой!.. Стой! Тебе кричу, хакимово добро, Брата моего любимого добро! Рушился Конграта царственный чинар! Стой! Куда спешишь, упрямый черный нар? Пролежал семь лет, беспомощен и стар, А теперь бежишь резвее, чем архар!.. «Стой!» крича верблюду, Калдыргач-аим Плачет, а сама едва бредет за ним. Видит — одинокий всадник на пути. Калдыргач

боится близко подойти: Человек проезжий, человек чужой, — Девушке обиду может нанести. Думает: «Укрыться б лучше от него!» — Спряталась в чангал колючий от него… Подъезжает ближе Хакимбек-шункар, — Стал пред Алпамышем старый черный нар, Голову задрав, почтительно ревет. Своего верблюда витязь узнает, — Думает: «Мой старый черный нар живет! Как-то без меня живет родной народ?» Вздох печальный сердце Алпамыша рвет. А вокруг него верблюд семь раз подряд Бодро пробегает — и глаза горят. Посмотрел Хаким, — подумал про себя: «Хоть и бессловесны твари, а гляди — И они любовь к хозяевам хранят!» Сердце у него расстроилось в груди. — Ну, мой нар, прощай, — теперь назад иди. Будь здоров и жив, меня в Конграте жди. — И назад побрел уныло черный нар, И к сестре подъехал Хакимбек-шункар. Он сказал: — Родное племя, мой народ! Чем ты стал за это время, мой народ! Ты снесешь ли горя бремя, мой народ?.. — И сестре своей вопрос он задает: — К слову моему внимательною будь, — На меня прошу я, девушка, взглянуть: Этот витязь-путник схож ли с кем-нибудь? Хочется мне, прежде чем продолжу путь, Черному верблюду голову свернуть. Вижу — в нем твоей растерянности суть. Если же владелец требовать бы стал За верблюда кун, я деньги б отсчитал!.. — А сестра его, что скрылась под чангал, Говорит: — Меня ты, путник, напугал, — Лучше бы загадок мне не задавал. Если ты верблюда черного убьешь, То и в грудь мою вонзишь ты острый нож. Черного верблюда, путник, пожалей, — Слез моих и крови даром не пролей: Чуть о том прослышит Ултанхан-злодей, Голову мою тотчас отрубит он, Сделает меня добычею ворон, Станет мой народ жесточе угнетен!..

Услыхав слова Калдыргач, сестры своей, Алпамыш, не открывая себя, сказал ей в ответ такое слово:

— Ты какого ока доброго зрачок? Чистых уст каких — правдивый язычок? Что забилась ты, бедняжка, под чангал? В племени конгратском чей ты есть росток? Солнечной весной в саду не вянет цвет. От достатка кто в такую рвань одет? Как тюрёю стать Ултан-паршивец мог? Или у тебя опоры в близких нет?..

Сестра Алпамыша, Калдыргач, такое слово ему сказала:

— Тот, в чьем оке я была зрачком, — далек, Чьим устам служила языком, — далек. Если поняла я темный твой намек, О беде, о нашей как узнать ты мог? Но, коль скоро сам ты правду разузнал, Так и быть — я тайны отомкну замок: Племенем своим конгратским я горжусь. Дома своего я тоже не стыжусь, — Шаху Байбури я дочкой прихожусь. За верблюжьим стадом по степи кружусь, — Разве в кармазу и шелк я наряжусь? Знала ль я, какая ждет меня судьба? Алпамыша-брата жду я, не дождусь. В странствие пустился он в далекий край. Подвигов, бывало, много совершал; Может быть, с врагами в стычке оплошал, — Слух дошел, что умер он в стране чужой; Слух еще дошел, — он якобы живой; Только от него пока от самого Не было известья нам ни одного. Думаем, что он погиб, скорей всего. Если б жив-здоров он был и не погиб, Неужель враги пленить его могли б? Тысячу врагов один он устрашал! Если б даже в битве он и оплошал И попал в зиндан, — давно бы убежал. Будь он жив, узнал бы и в чужом краю, Что у нас Ултан в Конграте ханом стал. Он бы нас своей опоры не лишал! Он бы убежал и прискакал давно! Видимо, прибыть ему не суждено, Видимо, с бедою горе заодно, Видимо, погиб он, брат мой, Алпамыш! Ты мои услышь печальные слова: Пес-Ултан дерзнул ступать по следу льва. Брата моего красавица-жена (Может быть — жена, скорей всего — вдова), И она Ултану подлому нужна: Свадьбу негодяй сыграть намерен с ней! Только у Барчин-сулу, сестры моей, Не сумел согласьем заручиться он. Плачет Ай-Барчин, осенних туч мрачней, И не ест, не пьет, не спит уж сколько дней! Ходят ежедневно, ей дары даря, От Ултана сваты — речи тратят зря: Дорогих его подарков не беря, Не дает Барчин согласья, говоря: «Жив мой Хакимбек, мой дорогой тюря!» Верит, что вернется муж ее, мой брат…

Алпамыш, обращаясь к сестре своей Калдыргач, такое слово сказал:

— Если хочешь знать, поверь словам моим: Не погиб твой брат, — он жив и невредим. Сколько лет в зиндане мы сидели с ним! Слово лжи не дам произнести устам, — Если говорю, то верь моим словам: Твой Хаким-ака еще томится там,— Скоро убежит он, на позор врагам. Он за все воздаст коварным калмык ам! Не грусти, не плачь — он скоро будет здесь, — Знай, Ултана также ждет батыра месть!

В ответ ему сестра так сказала:

— Если ты зовешься витязем, — смотри, — Зла не совершай, добро всегда твори. Будь здоров — и прежде срока не умри. Если ты мой брат, — со мною не хитри. Дальние пути, о боже, прокляни, — Сколько причинили

горя нам они! От разрухи дом батыра сохрани, Власти самозванной да затмятся дни, Нам законного властителя верни,— Дома Байбури да не сотрется след! Уж не ты ли, путник, брат мой? — Говори — Если ты мой брат, со мною не хитри! Шуткой не сочти мной заданный вопрос, Сам спроси меня, как без тебя жилось. Да не сгубит розу пышную мороз! Тайную твою исполню я мечту: Ты оставил здесь сыночка-сироту, Если б на его взглянул ты красоту! Хочешь — за Ядгаром сбегаю в юрту? Так сказала брату Калдыргач-аим. Сидя на коне, задумался Хаким: Если б он себя открыл перед сестрой, Сердце б разорвал признанием таким. Он подумал: «Правду лучше утаим! Искренностью ранней делу повредим». Говорит сестре он голосом глухим: — Братом ты меня не называй своим, — Бедненькая, скоро встретишься и с ним! — С этими словами повернув коня, Сокол в путь пустился, тайну сохраня.

«Уехал, что ли, путник?» — подумала Калдыргач-аим, не сразу из-под чангала выбравшись. Посмотрела — на расстоянии, глазу доступном, увидела: едет он, а конь, на котором верхом он сидел, похож на верхового коня брата ее, Алпамыша, — на Байчибара похож.

Узнав его, побежала Калдыргач вдогонку путнику, — убедилась, что действительно он — Алпамыш. Бежит она, такое слово говоря:

— Своего коня э, путник, не гони! Осади его, поводья натяни! Ты меня не видел, — на меня взгляни,— О судьбе моей, терпение храня, Расспроси получше!.. Придержи коня!.. Если из краев калмыцких держишь путь, Страхи все забудь — и не таись ничуть! Или я глупа, иль это ты, мой брат! На Чибара только стоит мне взглянуть, — Или я слепа, иль это ты, мой брат! Мне подшитый ситцем твой чепрак знаком, — Потрудилась я над этим чепраком… — Птица кобчик любит сесть на горный склон. Как превратен свет, как бессердечен он! Что Барчин, бедняжке, испытать пришлось! Брата по его коню узнать пришлось! — И в слезах она бежит пешком за ним… Чей-то зов как будто слышит Хакимбек, — Ехать стал немного тише Хакимбек; Обернулся — видит, — Калдыргач идет; Повод натянув, остановился — ждет, Думает: к добру ли встреча приведет? Мужество в себе вторично ль обретет? Жалости слеза глаза батыру жжет… Подбегает к брату Калдыргач-аим, — Конские поводья сразу же берет — И себе на шею, бедная, кладет, [43] Плачет и о стремя бьется головой: «Брат мой, ты вернулся!.. Брат мой, ты живой!..» Алпамыш, в седле сидящий, сам не свой, Размышляет: «Если ей откроюсь я И скажу: „Я брат твой, ты — сестра моя“, — Ведь она ко мне прилепится тогда, Не отстанет ведь, не пустит никуда. Надо сделать сердце холоднее льда!..» Как подумал, так и поступает он, — У нее поводья вырывает он, Говоря: «Хоть нам чубарый конь — родня, Все ж ты возвела неправду на меня…» Дернул он поводья — тронул в путь коня… Горько зарыдала Калдыргач-аим: — Поступаешь так зачем, ака-Хаким? Пред родной сестрой прикинулся чужим!.. — И назад за черным наром, за своим, Бедная бредет — и стонет от тоски. И своей дорогой едет бек Хаким, — Сердце у батыра рвется на куски: «Бедная моя, несчастная сестра!» — Плачет он — вся грива у коня мокра. Содрогалось небо, слыша этот плач. Алпамыш пускает Байчибара вскачь, — Едет — подъезжает к пастбищу батыр…

43

Кладет поводья себе на шею… — в знак покорности согласно обычаю.

На пастбище этом паслось несметное стадо. Алпамыш, к пастухам обращаясь, спросил, чьих баранов пасут они:

— Слуги вы какого дома, пастухи? Стадо вами чье пасомо, пастухи? И налево брошу, и направо взгляд — Сколько здесь баранов, сколько здесь ягнят! Не видал нигде таких больших я стад. Кто хозяин их, узнать я был бы рад. Дело пастуха — кормить стада в степи. На хороших травах — ешь себе да спи. Скот умножишь — сам силен тогда в степи! Разузнать от вас мне надо, пастухи, Чье вы тут пасете стадо, пастухи?..

Отвечают пастухи Алпамышу:

— Байбурибий этим обладал скотом. Бек наш Алпамыш, коль слышал о таком. Бию Байбури наследовал потом. Ныне Ултантаз, наш самозванный хан, Этим всем скотом владеет, негодяй! Слуги мы его, — что ведает чабан? Мало ль, что еще затеет негодяй! Угнетеньем богатеет негодяй!..

Раскормленные бараны всю степь заполнили. Проезжает мимо несметного скота Алпамыш, — удивляется: семь лет в темнице проведя, забыл он про такие богатства.

Едет он, едет, видит — на краю стада стоит почтенного вида белобородый человек, плачет, в горькой тоске восклицая:

— Э, с ребенком своим любимым разлучился я, — нет на старости покоя душе моей!

Взглянул Алпамыш, — узнал его: был это Култай-старик, друг его дорогой. Подъехал к нему Алпамыш, неузнавшим притворился, спрашивает:

— Дедушка, о чем рыдаешь, слезы льешь? Верблюжонком, что на старости ревешь? Печень просолишь и сердце разорвешь!.. Ты дитя ль какое ищешь — не найдешь? Небо ль на тебя обрушило печаль? Вспомнился ли кто, давно ушедший вдаль? Иль умершего тебе ребенка жаль? Сын твой или внук? Узнать о том нельзя ль?

Отвечает ему старый Култай:

— Ой! Мною оплакиваемый — не сын и не внук мой, — он сын Байбури. Были мы с ним друзьями большими. Алпамыш его имя. Между чужими слыл он сыном Култая, между своими — был его рабом дед Култай. Как хочешь — так и считай. Ушел он на чужбину, — там и погиб. Такие богатства перешли к Ултану! Об этом думая, не перестану я плакать…

Сказал Алпамыш:

— Э, дед, если я тебе Алпамыша покажу, что ты дашь мне за это?

Рассердился Култай, — ответил: