Аннелиз
Шрифт:
— Если я такая негодная, такое черное пятно, так помогите мне уйти из вашей жизни. Убедите Пима отпустить меня! Он к вам прислушивается.
— Ты так думаешь? Ну, в некоторых вопросах, да. Но Отто до сих пор считает необходимым тебя оберегать. Не хочет отказываться от своей привязанности к тебе как к ребенку. — Вставая с колен, Дасса поднимает с пола свой платок и складывает его в аккуратный квадрат. — Ты не понимаешь: отец требует от тебя не любви и даже не уважения или благодарности, хотя он их заслуживает. Он хочет помощи. Он ни за что в этом не признается,
Анна внимательно на нее смотрит.
— Знала бы ты, сколько раз я просыпалась и видела, как он стоит на пороге твоей комнаты и смотрит, как ты спишь. Ты для него — звезда, Анна. А я — его жена. Мы партнеры в этой жизни, и он всегда будет меня поддерживать. Я знаю это. Хотя никто не заполнит его сердца так, как ты.
Мип стала жертвой самого обычного преступления — у нее украли шины от велосипеда, — поэтому она пришла к Анне пешком, чтобы вместе с ней отправиться в кино на утренний сеанс. На ее голове непромокаемый платок, рыжая челка спускается на лоб. На Королевской площади они садятся на трамвай № 5, и тут же начинается моросящий дождь. Анна смотрит из окна на прохожих, те торопливо раскрывают зонты. На Лейден-страат многие окна еще заклеены лентами от бомбежек.
— Он сказал тебе? — спрашивает Анна.
Мип поворачивается к ней.
— Кто и что мне сказал?
— Пим. Он сказал тебе, что я сделала? Что я ходила в американское посольство? Что я попробовала сбежать отсюда? — Мип вздохнула. — Значит, сказал. И что ты по этому поводу думаешь? Что я — эгоистичный ребенок, дрянь, сука?
— Анна, пожалуйста. Выбирай слова!
— Ты думаешь, я струсила и готова его бросить?
Мип покачивает головой.
— Нет, никто из вас не трус. Напротив, по-моему, так вы оба очень смелые. И стараетесь поступать правильно. Мне только жаль, что…
Брови Анны ползут вверх.
— Жаль чего?
— Мне жаль, — говорит Мип, — что я скрывала от тебя твой дневник. Ничего тебе не говорила, а сейчас думаю, что надо было сказать. Жаль, — повторяет она, — что поступила вопреки здравому смыслу. Это была ошибка.
Анна отворачивается.
— Ты ведь так поступила по просьбе отца.
— Да, но это не значит, что я поступила верно.
— Может быть, и так. Но, Мип, если бы не ты, все бы пропало. Безвозвратно. Так что тебе не нужно передо мной извиняться.
Мип отворачивается, сглатывая слезы.
— Спасибо, — шепчет она.
Анна молчит, потом продолжает:
— Знаешь, Мип, сначала, когда я завела дневник — мне тогда было тринадцать, — он был для меня вроде игры. Веселым занятием. А потом, в Убежище, это стало чем-то совсем другим. Помнишь выступление по радио одного министра? О том, что все мы должны сохранять наши записи военного времени?
— Да, кажется.
— Я приняла это всерьез. И стала переделывать то, что уже написала. Я изменяла имена. Давала им, ну, ты знаешь, — псевдонимы. Я думала, что потом пересочиню все это в
— Мы все считали, что у тебя талант, Анна. Помню, как ты читала нам кусочки из дневника. Да, мы все считали, что у тебя есть талант.
— В самом деле?
Слова Мип звучат для Анны правдоподобно.
— Даже не сомневайся.
— Мама тоже так считала?
— Конечно. Ты думаешь, раз мама посмеивалась над тобой по любому поводу, она тобой не гордилась? Очень даже гордилась. Вот только… — Похоже, ей трудно закончить мысль. — Она была так занята. Казалось, она все время о чем-то напряженно думала. — Мип хмурится, качает головой. — Я изо всех сил пыталась помочь ей. И уж конечно, не могла осуждать ее за мрачные мысли. Мир стал таким жестоким, грубым…
Анна помнит мамины глаза. Тусклые огоньки, в которые они превратились в Убежище. И их резкий, пронзительный взгляд, так ярко проявившийся в Биркенау.
— Я пыталась привелечь ее внимание к чему-то доброму, поддерживать в ней надежду на будущее, — говорит Мип, ныряет в свою сумку за платочком и промокает выступившие слезы, которые не смогла сдержать. — Увы, без успеха, — признается она, — безо всякого успеха.
Анна узнает кольцо с черным ониксом на пальце Мип.
— Ты носишь кольцо госпожи ван Пеле?
— Да, ношу, — подтверждает Мип. — Подумала, что пора. Оно такое славное. И поневоле думаю, сколько могла бы выручить за него семья ван Пеле на черном рынке. Но они предпочли подарить его мне на день рождения. Это был очень красивый жест, — говорит она, глядя на дождь.
Она поворачивается к Анне. Губы складываются в жесткую линию.
— Честно говоря, Анна, иногда мне становилось уж очень тяжело. Когда вы все сидели в Убежище, мне так трудно давались крутые лестницы и ваш вид, как вы все выстраивались, ожидая моего появления. Вы были в отчаянии. Бывали дни, когда мне хотелось кричать. Но я всегда знала, что могу на тебя положиться, чтобы снять общее напряжение. Ты помнишь, что говорила мне при каждом моем появлении?
Голос Анны становится звонким, как прежде. Она передразнивает саму себя:
— Так это Мип! Что новенького?
— Точно, — говорит Мип, улыбаясь сквозь слезы. — Так ты и говорила. И всегда приносила огромное облегчение. — Она перестает улыбаться, сжимает губы и смотрит в окно на дождь. — Невозможно поверить, что их уже больше нет. Что остались только ты и твой отец… Не могу поверить, что в людях может быть столько зла.
— Может, — отвечает Анна. — Люди совершают самые страшные преступления.
В отражении залитого дождем вагонного окна она видит отрешенные мертвые глаза Марго. Она осуждающе смотрит на Анну. Кондуктор объявляет следующую остановку, и трамвай с приглушенным гулом останавливается. Пассажиры сходят, новые, толкаясь, взбираются в салон. Звонок, и кондуктор объявляет название следующей остановки.
— Это наша, — говорит Мип.
— Это я убила Марго, — слышит Анна свой собственный шепот.
Мип возвращает платок в сумку, шмыгает носом. Приводит себя в порядок.