Атаман Устя
Шрифт:
— Нтъ. Что? Онъ, старый хрычъ, такое поетъ, что его бы въ острогъ посадить слдовало. Ну, да пускай себ тшится. Его вранье мн вдь не указъ…
И Засцкій снова сталъ цловать двушку.
— Пусти… пора… тихо вымолвила, Устя, освобождаясь чрезъ силу, противъ воли отрываясь отъ него.
— Куда-жь опять?
— Надо. Скоре. Что мшкать… Не терпится мн, скоре отсюда уходить. Сейчасъ велю собрать молодцовъ на сходъ, а сама пойду къ эсаулу. Распоряжусь всмъ и тогда съ Богомъ.
— Зачмъ ихъ собирать? Зачмъ теб итти къ эсаулу? Уйдемъ просто,
— Нтъ… Что же… Да такъ и хуже… Надо открыто, смло… Вотъ деньги отдамъ Орлику и все-таки надо проститься съ нимъ и со всми!
Засцкій задумался и вздохнулъ.
— Ты что же? удивилась Устя.
— Ничего… такъ что-то. Вдь у меня все-таки, что ни говори…
Онъ запнулся.
— Что, сказывай.
— Все-таки сердце не на мст, покуда мы здсь, слегка красня, вымолвилъ капралъ, стыдясь того чувства, которое заговорило въ немъ внезапно.
— Полно… Прежде, въ первые дни, сгоряча они могли противъ моей воли пойти, да и то не пошли… А теперь гд же! Да и всему перемна. Я сама ухожу отъ нихъ.
— То-то и худо. Какъ же имъ безъ атамана оставаться?
— Они Орлика пуще меня уважаютъ и рады будутъ его за мсто меня имть.
— А коли не захотятъ тебя отпустить?
Устя разсмялась весело.
— Пустое… Гляди, какъ все улажу.
Взявъ мшокъ съ деньгами, Устя вышла на крыльцо и кликнула Ефремыча. Но тотъ откликнулся не изъ дома, а изъ кустовъ.
— Ты откуда?
— Отъ эсаула, выговорилъ онъ запыхавшись, красный и потный, какъ еслибъ много набгался. Онъ тебя проситъ навдаться къ нему… О чемъ-то спросить надо тебя… Давно не видалъ.
— Вольно было не приходить, улыбнулась Устя весело. Глаза ея сіяли и Ефремычъ невольно замтилъ это чудное сіяніе, какого онъ въ нихъ никогда не видалъ. Старикъ удивился и не понялъ, что такъ въ глазахъ сіяетъ только то восторженное счастье, которое ключемъ кипитъ на сердц.
— Не хочетъ онъ итти сюда. Этотъ молодчикъ нашъ ему нутро воротитъ. Проситъ тебя прійти на пару словъ.
— Я самъ собрался. Я сама пойду… то бишь, сама пойду, умышленно поправилась Устя. Сама собиралась къ нему ваши деньги отдать.
Ефремычъ покосился на мшокъ и удивился.
— А ты, дядя, ступай, кличъ кликни. Собирай молодцовъ на сходъ, на площадку нашу.
Ефремычъ вытаращилъ глаза на Устю.
— Всхъ зови, хоть даже ребятокъ пускай забираютъ съ собой. Чего дивиться? У насъ майданъ будетъ… Я отъ службы увольненіе буду просить. Ну, ступай, созывай сходъ! весело сказала двушка и бодро двинулась къ хат эсаула.
Ефремычъ глядлъ ей вслдъ.
— Я ужь сполошилъ всхъ на сходъ, проворчалъ онъ — только не на майданъ, сударь ты мой, сударушка.
Когда Устя подходила къ хат Орлика, она замтила движеніе около многихъ другихъ хатъ. Много молодцовъ и татаръ двигалось по тропинкамъ со всхъ сторонъ.
— Собирайся, ребята! крикнула Устя одной кучк съ Мустафой впереди. — На майданъ!.. Собирай всхъ! Мы съ эсауломъ сейчасъ придемъ.
Устя вошла къ Орлику и остановилась на порог. Онъ
— Здравствуй, Орликъ, произнесла Устя, шагнувъ въ хату. — Давно не видались. Чудно. Будто въ город или на станиц большой.
Орликъ всталъ на встрчу ей, и видъ его, лицо, взглядъ, будто зловщій, и вся фигура странно подйствовали на Устю.
Ей стало жутко, и въ одинъ мигъ ея восторженное настроеніе смнилось темной смутой на душ.
Ей почудилось, что предъ ней стоитъ ея злйшій врагъ, который будто готовъ безжалостно убить ее. А вмст съ тмъ въ ней самой будто уже нтъ помину о той сил, той воли, которыя обуздывали часто многихъ молодцовъ, въ томъ числ и этого эсаула изъ полудворянъ.
— Что-жъ? Неужто и впрямь она переродилась въ нсколько дней въ трусливую красную двицу.
— Вотъ теб деньги, Орликъ, вымолвила Устя, садясь и кладя на столъ мшокъ. — Тутъ цлковики да мелочь… Руки обломалъ мн, какъ съ горы несла! насильственно весело сказала Устя, будто стараясь развеселиться противъ воли. А мдь въ двухъ боченкахъ найдешь въ чулан у меня, знаешь гд.
Орликъ молчалъ и стоялъ предъ ней, не спуская глазъ съ ея лица. Онъ замтилъ тотчасъ въ глазахъ ея слабый отблескъ того свта, что видлъ Ефремычъ и который пропалъ, когда она вошла въ хату эсаула… Этотъ чуть замтный слдъ того сіянія поразилъ Орлика. Что-жъ бы сказалъ онъ, если бы видлъ то сіяніе, что изумило даже Ефремыча.
— Я приказала собрать сходъ. Покончимъ мы дло важное, которое я надумала и поршила.
— Приказала?.. повторилъ Орликъ вопросительно. Съ тхъ поръ, что онъ зналъ Устю, она никогда не употребляла этотъ женскій оборотъ рчи.
— Да, полно скоморошествовать. Гд двиц атаманствовать? Какъ ни рядися, а парнемъ и молодцомъ не станешь. Нтъ-нтъ, да и откликнется въ теб баба, усмхнулась Устя.
— И приглянется щенокъ какой паршивый, который, продолжалъ Орликъ, полушки неі стоитъ. И погубитъ онъ, дворянское отродье, двицу зря, бездушно и безсовстно, во стократъ хуже, чмъ низовскій разбойникъ; хуже Малины! Сибирный двокъ да ребятъ никогда не обижаетъ. Ну, да коротки руи у подлой твари. Коли есть у двицы глупой да мягкосердой други врные, то они заступятъ, ихъ не обморочишь медовой-то рчью, не возьмешь блыми-то руками.
— Что ты сказываешь? перебила Устя нершительно… Ты вотъ послушай, что я положила. Я, Орликъ, ухожу отъ васъ.
— За нимъ? Въ городъ? Знаю.
— Да. За нимъ, такъ за нимъ. Что-жъ…
— На помостъ, подъ плети и клеймы!
— Зачмъ? Я буду тамъ… Ну, что-ль, повинную… да, повинную принесу. Буду милости просить… Что-жь? сказываю теб — я ужь не та, не атаманъ Устя. Я Устя-казачка… сказываю же толкомъ…
И Устя стыдилась и робла, сама не понимая, что съ ней творится.
— Нтъ, ты мн еще этого не сказывала! Впервой слышу! выговорилъ Орликъ и разсмялся громко, злобно, но отчасти будто насильно и нарочно.