Атаман Устя
Шрифт:
— Пущай, пущай бжитъ за нами. Отчаянная. Мы ее тамъ въ острогъ упрячемъ… Крапивное смя! болталъ онъ, считая себя безъ свидтелей, глазъ-на-глазъ съ питомцемъ. Похвалимся еще… Скажемъ, нарочито далъ, молъ, въ полонъ себя захватить атаману-двк, чтобы, влюбимши ее въ себя, предоставить начальству и наказать за убіеніе воиновъ.
А Ефремычъ, стараясь даже не дышать, былъ за дверью.
Капралъ на все молчалъ и только усмхался весело, а самъ думалъ свою думу про красавицу-казачку.
Между тмъ двушка быстро влзла на гору, отрыла изъ земли на самой макушк ея мшокъ съ деньгами и затмъ
Съ того вечеръ, съ той минуты, когда околдовавшій ее красавецъ-капралъ обнялъ ее и сталъ нашептывать ласковыя слова на ея двичье ухо, а слова эти чудно и глубоко западали въ ея чистое, еще нетронутое любовью сердце — Устя переродилась. Атаманъ лихой и храбрый, но грустившій уже часто, мучившійся уже давно непонятной тоской — теперь будто умеръ. Его и слда не было. Возродилась на свтъ пылкая и страстная казачка, которая вдругъ негаданно нашла и обрла то, что еще на станиц смутно мерещилось ея разуму, дразнило ея женское сердце. Она думала, что ея думы — нелпыя грезы, что это пустыя мечтанья, немыслимыя въ мір Божьемъ, неосуществимыя на земл, въ дйствительности… Что такихъ чувствъ, какія живутъ въ ея груди, не бываетъ у другихъ, что такихъ молодцевъ, какой ей грезится, тоже не родится на свтъ. Въ станиц, Ростов и здсь, на Волг, такихъ ей не попадалось. Все Петрыни да Орлики!
А въ городахъ есть дворяне, но они «крупичатые», какъ шутитъ эсаулъ. Блы да румяны только, да веселы съ сыту — но любить ихъ разв можно!
Въ столиц, можетъ быть, и нашелся бы гд такой молодецъ, какой снится Уст во сн и на яву… Но столица и ея Устинъ Яръ чуть не на двухъ краяхъ міра…
И вдругъ, въ одно мгновенье, будто чудомъ, здсь, въ притон разбойниковъ, на берегу Волги, у нея въ рукахъ, въ ея же горниц, очутился тотъ, о которомъ ей грезилось. Онъ самый!..
Да, это онъ. Она его ждала. Она жила этимъ ожиданьемъ.
И дождалась!
Но ей не врилось иногда, что все это не сонъ, что все это на яву!..
Просыпаясь среди ночи въ первой горниц и оглянувшись, часто она вскакивала и садилась.
«Да полно, такъ ли»? думалось ей.
Неужели и впрямь, въ той горниц, около нея, спитъ теперь молодецъ-красавецъ, не воображаемый ею, какъ прежде, а живъ-человкъ, который вчера еще съ вечера бесдовалъ съ ней и глядлъ на нее своими чарующими голубыми глазами.
И Уст и врилось, и не врилось.
Наконецъ, наступилъ тотъ вечеръ, когда молодецъ сталъ глядть на нее ужь не какъ на атамана-пріятеля, а какъ на казачку донскую, а затмъ обнималъ и цловалъ ее до потери въ ней разсудка и сознанія всего окружающаго міра.
Убжать съ Волги за нимъ? Устя не колебалась ни мгновенья. Она пошла бы за нимъ на край свта, даже на врную смерть!
Она просила у него годикъ любви, и онъ общалъ ей. А теперь она ужъ мысленно соглашалась продать свою жизнь еще дешевле, еслибъ того потребовала простая случайность, а не только онъ самъ…
— Хотя мсяцъ одинъ съ нимъ! Видть его, слушать его, любить его! Отдать ему и душу и тло… А тамъ — будь, что будетъ. Помру не горюя! Былъ и у меня мой таланъ.
Здсь, на Волг, сто разъ зря могли убить атамана, и померла бы двушка, не извдавъ того, что онъ съ собой въ эту
Уходить изъ Яра, откуда и вся шайка должна была поневол подниматься на другія мста, Устя ршила легко. Ее смущало только одно: какъ явится она въ городъ? Что будетъ тамъ? Какъ на нее народъ глядть будетъ? Вдь она все-таки душегубила долго на низовь. Онъ это знаетъ и долженъ доложить начальству. А если ее тотчасъ, возьмутъ у него хоть силкомъ и будутъ судить и казнить. Неужели и мсяца не дадутъ прожить съ нимъ? И Уст, конечно, лучше хотлось удержать любимаго молодца у себя, взять его за Волгу, бжать съ шайкой и съ нимъ на Узеня, въ скиты среди лсовъ, и зажить мирно…
Да. Но онъ не хотлъ этого…
А теперь ужъ не она вольна была надъ нимъ, а онъ воленъ надъ ней. Онъ указывалъ, а она слушалась безпрекословно. И Устя ршилась!
Она уже сожалла, что потеряла много времени, все не ршавшись сознаться ему. И она положила, не мшкая боле, вырывъ деньги на гор, передать ихъ Орлику, собрать молодцовъ на сходъ для выбора эсаула въ атаманы, а самой проститься со всмъ — съ Волгой и дикой разбойной жизнью, на которую чудно такъ, а теперь ей даже непонятно, толкнула ее судьба со станицы донской. Какъ это случилось? Какъ могла она ужиться тутъ? Какъ могла она кидаться въ битвы и ради грабежа убивать людей… Сердце, что ли, было ожесточено неправдой людской, а теперь смягчилось. Можетъ быть: вдь оно, сердце, — теперь другое.
Двушка оглянулась кругомъ съ высокой горы, радостно улыбаясь… И она крикнула вдругъ:
— Вотъ, вы, низовскіе края, ты матушка Волга, видли вы атамана-двицу!.. И боле не увидите! А почему? Не знаете! Вы не знаете, что онъ меня цлуетъ! Да вы вдь — мертвые!.. Въ васъ нтъ того, что вотъ у меня на сердц. Свое солнышко!
И, озираясь на десятки верстъ кругомъ, она восторженно прощалась съ прошлой жизнью и этими краями, гд тишь и дичь, и безлюдье для иного отверженника — раздолье, а ей, казачк, носившей въ себ горячее двичье сердце, тутъ всегда сдавалось какъ-то жутко, томительно и безразсвтно!.. И вотъ разсвло! Свое солнышко въ груди засвтило ярко. И пора уходить, бжать отсюда…
XX
Засцкій нетерпливо и съ тайнымъ трепетомъ ждалъ возвращенія Усти. Онъ не любилъ оставаться безъ нея въ дом и со стыдомъ признавался себ, что онъ просто труситъ.
— Помилуй Богъ! долго ли!.. всякой бд упасть!
Устя, вернувшись съ горы и увидавшись съ Засцкимъ, сказала кротко и радостно:
— А я на гор прощалась съ разбойной жизнью. Въ вечеру надну платье, въ какомъ всю жизнь ходила прежде, чмъ въ атаманы попасть… У меня такое приготовлено уже три дня.
— Сдлай милость! весело отозвался Засцкій. — Мн даже любопытно на тебя поглядть въ женскомъ плать. Небось, еще краше будешь.
И молодой человкъ, пользуясь уходомъ внизъ своего пстуна, приблизился къ ней, обнялъ двушку, поцловалъ и долго глядлъ ей въ лицо, въ глаза…
— Вретъ мой Терентьичъ, вымолвилъ онъ нжно. Брешетъ собака!.. Хрычъ отъ старости ослпъ. Не видитъ, что за диковинная ты двушка и разумомъ, и душой и ликомъ.
— А что онъ сказываетъ? Что я — злючая или дурная…