Атаман Устя
Шрифт:
— Ну, вотъ… сказываю… стыдилась Устя.
— И это онъ все… этотъ щенокъ… Онъ тебя изъ атамановъ въ двицу обратилъ своими медовыми пснями на ушко, цлованьемъ да милованьемъ, да всякими…
— Брось это, Орликъ, сумрачно перебила Устя. Давай дло сказывать. Будетъ вотъ майданъ; пойдемъ и выбирайся въ атаманы, а меня не поминай лихомъ. Моя судьба, стало, такая: что тамъ ни случись, я ухожу отъ васъ.
— Не будетъ этого! вымолвилъ Орликъ съ силой.
— Что-жъ? Ты, что ли, не пустишь? холодно отозвалась двушка.
— Да,
— Что-жь я теб жена?
— А ему ужь жена? Ему ужь полюбовница?
— Нтъ, не жена и не полюбовница, а хочу итти за нимъ и буду…
— Будешь полюбовницей его? Говори! Не была еще, такъ собираешься итти къ нему въ полюбовницы? Пойдешь?
— Пойду! Онъ мн любъ, тихо вымолвила Устя. — А жениться ему на мн, казачк, не рука.
— Жениться! Опомнись. Кабы эдакъ-то было — я бы себ пулю въ лобъ пустилъ. Себ! А онъ тебя въ острогъ ведетъ!.. Онъ съ тебя дв шкуры снять хочетъ. И любовь твою, двичество твое возьметъ и за предательство тебя начальству награду получитъ. Опомнись, Устя! Гд твой разумъ, куда его двала? Опомнись, если говоришь, что, спасибо, еще не поздно.
И Орликъ сталъ подробно изображать Уст ея положеніе въ острог, казнь, которую она не вынесетъ… Но если даже капралъ ее и не предастъ, то все-таки прогонитъ, когда заведется другая любовница… Куда ей дваться тогда?..
XXI
Орликъ говорилъ долго и горячо. Онъ уже подошелъ слъ около Усти. Голосъ его звучалъ ласково, успокоительно нжное чувство сказывалось во всякомъ слов; озлобленье на лиц его давно исчезло, и онъ снова, какъ прежде часто бывало, съ любовью смотрлъ на нее… Но Уст это выраженіе лица его и этотъ голосъ вдругъ стали непостижимо и внезапно противны и гадки… она слушала отвернувшись и ожидая нетерпливо уйти изъ хаты.
— Разв это то же, что то? Разв Орликъ онъ? Сотню Орликовъ съ ихъ любовью можно отдать за него одного! будто шепталъ кто-то на ухо.
— Полно, Орликъ, прервала она, наконецъ, его рчь: я сказала… что тутъ толковать — одно говорю теб, прошу одно: не поминай меня лихомъ; мн только тебя жаль, прибавила двушка и чувствовала, что лжетъ.
Никого и ничего не жаль ей для него!
— Такова моя, говорю, судьба. Хорошее или худое будетъ тамъ со мной — все одно… Прощай. А здсь я не останусь: или мн туда, или помирать!
Вдали послышались крики и будто чей-то вопль…
Устя испуганно прислушалась, встала, но Орликъ поднялся быстре ея, шагнулъ къ двери и, наложивъ засовъ, заперъ на замовъ.
— Что ты? Что это? вдругъ, обмирая, вымолвила Устя.
— Заперетъ тебя здсь, чтобы тебя противъ твоей воли упасти отъ погибели, произнесъ Орликъ твердо и положилъ ключъ отъ замка за пазуху.
— Что ты? Что тамъ? Что за, крики? Орликъ? прерывающимся отъ тревоги голосомъ прошептала Устя.
— Сиди здсь, покуда все поршится…
Устя затряслась всмъ тломъ. Она сразу похолодла
— Орликъ! Орликъ! повторяла двушка, какъ ошеломленная ударомъ.
И она вдругъ упала на колни, рыдая и ломая руки…
— Орликъ! Не губи меня, Орликъ! Пусти! Скоре! Стой! Останови!.. Побжимъ! Я не стану жить. Коли его убьютъ — я не буду здсь… Вотъ теб крестъ. Пусти скоре… Бги… останови!
Орликъ отошелъ и слъ на лавку, тяжело переводя дыханіе. Устя вскочила, бросилась къ двери, рванула напрасно замокъ, оглянулась, бросилась къ окну, но крошечное окно не могло пропустить ее. Она заметалась, дико оглядывая стны. Оружіе всегда было здсь, на гвоздяхъ, но все убралъ Орликъ заране!.. Топора, даже ножа не было подъ рукой, не только ружья.
И вдругъ прежній огонь злобно загорлся въ ней.
— О, извергъ… изувръ… проклятый!.. храбро вскрикнулъ атаманъ Устя, тотъ, что бросался въ битвы. И этотъ огневой атаманъ кинулся на Орлика и впился въ его шею и рубаху.
— Давай!.. Пусти!.. Извергъ!
Завязалась борьба… Устя душила Орлика, силясь достать ключъ, что положилъ онъ за пазуху… Орликъ задыхался въ ея рукахъ и барахтался, раненая рука мшала ему. Однимъ ударомъ кулака здоровой руки могъ бы онъ отбросить ее и свалить, лишивъ чувствъ, но онъ не хотлъ этого и боролся одной рукой, щадя ее всячески…
Раздался вдали выстрлъ… Устя онмла… и стояла задыхаясь и прислушиваясь…
Прогремло гулко, залпомъ еще нсколько выстрловъ… Устя содрогнулась вся и нагнулась, защищаясь руками, какъ если бы вс они попали въ нее.
— Ну, теперь теб въ острог не бывать! покончили смутителя, вздохнулъ Орликъ и, доставъ ключъ, пошелъ къ двери.
Устя, не вскрикнувъ, какъ подкошенная, повалилась на землю безъ чувствъ.
Орликъ бросился къ ней и кой-какъ, здоровой рукой поднявъ съ полу, бережно перенесъ до кровати.
— Ахъ, ты, моя касатушка? нжно произнесъ онъ… Авось… отходится! Ишь, вдь грхъ какой… Занесъ въ намъ дьяволъ этого щенка… Ну, да авось отходится!
Орликъ уложилъ ее на кровати и сталъ искать ковшъ съ водой.
— Эсаулъ! раздался за окномъ голосъ подбжавшаго Ефремыча.
— Ну? откликнулся Орликъ.
— Какъ указано было! Слышали.
— Входи! Атамана безъ памяти свалило.
Ефремычъ вошелъ въ хату.
— Готово эсаулъ. Не замшкались.
— Готово? И слава Богу. Запоздали. Въ первый день надо было его ухлопать… Вотъ и не было бы этого.
Орликъ показалъ глазами на кровать. Онъ налилъ воды въ ковшикъ и сталъ мочить голову Уст.
— А старикъ сталъ на всхъ кидаться, эсаулъ. Мы его скрутили и заперли въ чуланъ.