Бал шутов. Роман
Шрифт:
— Неужто за бдительность?! — завопила она. — С каких ето пор за бдительность сажают, а?..
Борщ пригладил поднявшиеся в творческом порыве волосы и, обращаясь к ворвавшимся, сказал:
— Немедленно освободите сцену!
Затем он повернулся к Соколам и добавил:
— Репетиция продолжается…
Гуревич улетел из России на «Каравелле», причем, де Гуревичем. Динозавр оказался потомственным дворянином с приставкой «де», как Д’Эстен, и «Де»
— Де Гуревич, Дмитриевич, — повторял он.
Явно попахивало Югославией.
Все предъотъездные дни были сплошным кошмаром — динозавр безостановочно целовал Гарика, хотя никто не кричал «горько», и время от времени затаскивал его в постель. А что Гуревич мог сделать — она была законной женой, со свидетелями…
Он принимал успокоительные таблетки, часами просиживал в туалете, на закрытом унитазе, и ждал отлета…
Провожать он себя запретил — такую жену никто бы ему не простил. Не мог же он ее запаковать в чемодан.
И, тем не менее, на баллюстраде для провожающих рухнуло два тела — это были Сокол и Леви. Они пришли без разрешения.
Клотильда целовала его во время таможенного досмотра, на трапе, в дверях, в салоне.
Самолет взлетел. Многих тошнило, другие читали, спали, некоторые рвали. Она целовала.
Наконец, стюардесса объявила, что самолет пересек государственную границу.
Гарик отодвинулся от Клотильды.
— В чем дело? — не поняла она и вновь потянулась губами к его лицу.
— Извините, — вдруг перешел он на «вы», — спектакль окончен, мадам.
— Какой спектакль?
— Зрители могут расходиться.
— Что это значит?
— Ну, идти в буфет, в туалет, домой. Куда хотят. Извините.
И Гуревич пересел в другой ряд. И Клотильда тоже.
— Оставьте меня в покое, мадам… К сожалению, пьеса оказалась ужасной, играли мы в ней отвратительно. Наша уважаемая комиссия зарубила бы ее на корню… И давайте забудем об этом.
— Как вы можете?
— Видите ли, мадам, — попытался объяснить Гарик, — мы на свободе. Вот уже целых пять минут. А, значит, свободен я и свободны вы. Не правда ли? И потом — зачем я вам нужен? Взгляните на меня внимательно. У вас просто не было времени разглядеть меня — вы целовались. Я уже немолод, сзади намечается лысина — видите? — я не создан для семьи. Признаться честно — я развратник и пьяница. В голове, кроме женщин и театра, у меня ничего нет.
— И прекрасно! Анкл Майк сказал, что вы собираетесь поставить «Ромео и Джульетту» со мной в главной роли.
Гуревич поперхнулся.
—
— Ради Бога, — всплеснула руками Клотильда, — кто мешает! Вы настоящий русский мужик, я понимаю.
— Я — еврей.
— Тем более. Настоящий еврейский мужик!
— Зачем вы продолжаете играть в этой ужасной пьесе? — спросил Гарик. — И пересядьте, пожалуйста, на свой ряд… Я вышел из моря… А откуда вы — я не знаю…
— Я из старинного дворянского рода, — напомнила Клотильда.
— Ну вот, видите — я вам не пара. Зачем вам этот мезальянс? И заберите ваше «Де». Пересядьте с вашим «Де». Взгляните на меня — оно мне не к лицу.
Ее глаза загорелись яростью.
— Вы свинья, — крикнула она, — настоящая русская свинья.
— Я — еврей, — напомнил Гарик.
Клотильда с горя хотела выброситься в иллюминатор, но он был задраен.
Она попросила у стюардессы отравы. Ее не оказалось.
Она начала вопить. Де Гуревич скрылся в туалете.
Из самолета он вновь вышел Гуревичем.
Давно известно, что книги — источник знания. Особенно те, из которых можно что-то узнать…
Все последующие дни Соколы пили, ели, готовили, принимали ванну, черпая из этого источника. Звонил телефон, стучали в дверь — они черпали, не реагируя. Ложась в постель, они осторожно интересовались.
— Ты с кем сегодня спишь? — спрашивал Борис.
— С Буковским, — радостно отвечала Ирина, — а ты?
— С Алексеевой, — гордо отвечал он.
И они охотно прощали друг другу эти измены…
В этот вечер Борис, удобно расположившись в кресле, читал вслух. Ирина возлежала на тахте. В углу надрывался телефон.
— «Живите не по лжи!» — горячо читал Борис.
— Чуть больше пафоса, — посоветовала Ирина.
Борис добавил.
— «Живите не по лжи!» — молил он.
— Больше страсти, — сказала она.
Он добавил страсти.
Телефон в углу был готов разорваться.
— «Живите не по лжи!» — страстно выкрикнул Борис и схватил трубку.
— Алло, алло, черт подери!
— Борис, — спокойно сказала трубка голосом Главного, — почему вы не являетесь на репетиции?
— Потому что мы не хотим жить по лжи! — в раздражении объяснил Борис.
— Что? — не поняла трубка.
— «Пусть ложь приходит в мир, но не через меня! — пояснил Борис. — Против многого в мире может выстоять ложь, но только не против искусства!»