Барон Семитьер: Мясорубка
Шрифт:
Он обернулся к Раффлзу:
– Кстати, ты заметил, Франсуа, что я оказался прав? Мы вынудили Хуссейна начать играть по нашим правилам. А я всегда говорил, жадность - это именно тот порок, благодаря которому могут оступиться даже самые осторожные люди. Если честно, я до последнего хотел верить в то, что он пошлет своего доверенного человека, дабы попытаться убедить близких моей “дочери” в том, будто есть крохотный шанс на то, чтобы ее исцелить. Но нет, Хуссейн начал нервничать и отправил за нею пару недоумков, возжелавших решить вопрос силой…
***
Пятница, 10
Повозка медленно тащилась по рю Дормуа, переходящей в Шапель. Тяжелая бричка, запряженная старым битюгом, казалось, переваливается с колеса на колесо, стараясь оттянуть неотвратимое. Воздух был наполнен заводской гарью, тянувшейся с Сент-Уэн. Спустя практически час поездки впереди показалось листовое железо крыш района Порт. Сидящий на козлах инженер-сыщик Раффлз, одетый в ужасающие лохмотья и обмазанный для достоверности печной сажей и кровью нервно озирался по сторонам:
– Мадемуазель Фалюш, мы почти на месте. Вы готовы?
Девушка приподняла голову из телеги:
– Наверное. Если честно, очень страшно. Но я справлюсь.
– Не бойтесь. И я, и Барон - мы не дадим вас в обиду. Просто постарайтесь максимально хорошо сыграть свою роль.
Улицы между проспектом Не и кольцевым бульваром Периферик утопали во мраке и сырости. В этом районе, где город сдавал свои позиции перед дымными пустошами заводских окраин, воздух был тяжелым, пропитанным запахом ржавчины, угля и гниющих отбросов. Узкая дорога, вымощенная растрескавшимся булыжником, вилась между покосившихся домов — низких, серых коробок с заколоченными окнами, чьи стены покрывала копоть от бесконечных труб. Над улицей нависали ржавые балки эстакады, по которой время от времени с грохотом проносились грузовые паровозы, оставляя за собой клубы едкого дыма. Свет тусклых фонарей, работающих на последнем издыхании, едва пробивался сквозь густой туман, окрашенный желтоватым оттенком от выбросов из труб заводов.
Повозка скрипнула колесами и остановилась у сортировочного центра. Это было длинное, приземистое здание из черного кирпича, замаскированное под склад: никаких вывесок, только потертая табличка. Его окна, узкие и мутные, как бельма слепца, не пропускали света, а из-под массивных железных ворот доносился лязг цепей и хрип паровых механизмов. Над крышей возвышалась одинокая труба, изрыгающая черный дым, который оседал на земле жирной сажей.
Роза сидела в повозке, ее руки были связаны веревкой — для виду, конечно, но узлы казались слишком тугими даже для маскировки. Франсуа, в драном плаще и грязных широких штанах, бросил на нее быстрый взгляд, полный молчаливого предупреждения. Он поправил косо сидящий на голове колпак-треуголку и спрыгнул с козел. Его сапоги хрустнули по битому стеклу, усеявшему мостовую. Пытаясь побороть напряжение он, как опытный извозчик, размял спину и похрустел суставами пальцев.
Из переулка, скрытого во тьме, под свет фонаря выступила длинная фигура мужчины, наглухо задрапированного в бесформенный рыбацкий плащ с низко натянутым на глаза капюшоном. Человек не стал тратить лишних слов. Он повернулся и махнул
“Пойдем,” - бросил он, шагая вперед, и его фигура растворилась в тенях.
Задворки казались еще мрачнее улицы.
Здесь не было фонарей, только слабый отсвет луны пробивался сквозь рваные облака, освещая кучи мусора и лужи черной жижи, стекающей из канав. Стены домов, покрытые плесенью и трещинами, нависали над тропой, образуя подобие туннеля. Из-под ног доносился хруст битого кирпича и шорох крыс, снующих в темноте. Где-то вдали гудел паровой молот, каждый удар отдавался в груди тяжелым эхом. Воздух здесь был густым, липким, с привкусом железа и гнили - словно сама Лютеция отвернулась от этого места, оставив его гнить в забвении.
Человек вел их молча, шаги были уверенными, будто он знал каждый камень этой проклятой тропы. Роза украдкой взглянула на Франсуа - его рука лежала на кобуре под плащом, готовясь к любому повороту. Наконец, задворки вывели к консервному заводу - огромному строению из серого бетона, чьи трубы изрыгали пар и зловонный дым. Его стены были испещрены ржавыми потеками, а окна - забиты досками, из-за которых слышался ритмичный лязг механизмов.
Из распахнутой двери доносилась противная вонь соленой рыбы, прогорклого масла и машинной смазки.
– Внутрь, — коротко скомандовал человек.
Раффлз помедлил. Положил руку на плечо девушки:
– Мы договаривались, што я приведу девку и мне заплатят. И это… Вилена убили. А значит мне полагаются и его ливры. Так что давай, того, расплатись и сам таскайся с этой крысой!
Мужчина покивал:
– Действительно. Ну что ж…
Он засунул руку под свой плащ, а когда вытащил ее наружу, в ней. вместо ожидаемого кошеля, поблескивал вороненый ствол револьвера. С проворством опытного стрелка человек взвел курок.
С криком Роза бросилась вперед и врезалась плечом в инженер-сыщика. Прогремел выстрел и Раффлз тяжело сполз по стене, оставляя на ней тонкий кровавый ручеек. Человек сбросил свою рыбацкую хламиду, оставшись в военном френче, застегнутом на все пуговицы и идеально выглаженных черных брюках с желтыми лампасами.
– Вот, значит, как?
– пробормотал он и сделав молниеносный рывок вперед схватил девушку за волосы, притягивая ее к себе. Дымящийся ствол заплясал у ее виска.
Из тени на свет, будто призрак, выступил Барон Семитьер. В своей расстегнутой крылатке он был незримо похож на вестника смерти - ворона. Такого же мрачного, как тот, что сейчас кружил у него над головой:
– Тарик, отпусти девочку. Или мне стоит использовать имя Рудольф? Поверь, ее смерть тебя не спасет, а лишь усугубит страдания, которые я обязательно тебе подарю.
Револьвер в руках лекаря и убийцы в одном лице ходил ходуном:
– Назад, недочеловек! Или я пристрелю эту дрянь!
– Ну-ну, Руди! Твоя мамочка была бы очень недовольна! Разве такому, как ты, повелителю жизни, пристало браниться, словно обитателю дна?
Взведенный боек пистолета сухо щелкнул:
– Еще одно слово - и она труп.