Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
Зиновию приходилось слышать про такое, но он не давал веры этим слухам.
Услышанное от Голодного никак не укладывалось в сознании. Он — Зиновий Литвин — может в любую минуту стать врагом. И кому? Царю, про которого отец так убежденно говорил: «Мы все ему дети…»
Никита, словно проникнув в его мысли, пришел Зиновию на помощь:
— Чему ты удивился? Если ты поднялся на хозяина, за кого царю заступиться, за тебя или за хозяина? Если мужик поднялся на помещика, за кого царю заступиться, за мужика или за помещика? Конечно, за помещика и фабриканта. А почему? Да потому, что ворон ворону глаз не выклюет.
— Не слыхал…
— И на тех Нерчинских рудниках грызут землю не просто рабочие, а каторжники. Так выгоднее царю-батюшке. Денег платить не надо — арестантский харч и ковш воды. И никаких забастовок. Ну, как полагаешь, за кого царю заступаться?
Зиновий не мог не верить Никите Голодному. Какая надобность ему обманывать своего брата рабочего? Но как же тогда отец… всю жизнь обманывался… И в первый, может быть, раз подступила догадка, что для того и обманывают простых людей, чтобы самим жиреть от их пота и крови…
А Голодный, не торопясь, продолжал рассказ о том, как испокон веку заступались цари за помещиков и капиталистов; как заставляли солдат — тех же крестьян и рабочих, только одетых в солдатские шинели, — стрелять в своих кровных братьев; как выпестовали специальную породу карателей — казаков, с острыми шашками и злыми нагайками, и как гуляли эти шашки и нагайки по головам и спинам мятежных крестьян и взбунтовавшихся рабочих. Рассказал и о страшном Бездненском расстреле, и о других кровавых злодеяниях царя и его приспешников.
До поздней ночи засиделся Зиновий у Никиты Голодного. И за эти часы стал взрослее на несколько лет.
Когда уходил, Никита дал ему книгу, на вид неказистую, сильно потрепанную, с оторванными корочками, и посоветовал читать не спеша.
— Книга серьезная, — сказал он. — Прочтешь с пользой, а если что покажется не так, обсудим вместе. Зайди, когда прочитаешь.
— О чем книга-то? — спросил Зиновий, и видно было, что нет еще у него особой охоты к чтению серьезных книг.
Голодный полистал страницы, отыскал нужное место и показал Зиновию:
— Читай!
— «Все беды от того, что один ест за сто человек, другой голодает…» — прочитал вслух Зиновий и сказал: — А ведь верно, здорово сказано!
— Здорово! — согласился Никита. — Эта книга многим мозги промыла.
3
Про то, как один обжирает целую сотню, сказано было емко, и от такой книжки не стоило отмахиваться. А начав читать, Зиновий увлекся и читал до полуночи.
Жил он теперь в крохотной, но зато собственной каморке, приткнутой под лестницей в прихожей трехэтажного доходного дома. Дневного света в ней не было, так что все едино, когда читаешь, днем или ночью. В Сыромятники перебрался он сразу, как поступил на завод Вейхельта. Бегать сюда от Балкан несподручно, а конки подходящей не было. Кроме того, на Балканах с годами стало еще теснее. Брат вернулся с солдатчины по болезни. Вернулся и вскорости женился. Году не прошло,
Когда Зиновий сказал матери, что подыскал себе жилье, мать пригорюнилась. Младшенький, даже когда и вырос, оставался самым ласковым в семье. К тому же на него и трудов было больше положено, и надежд больше возлагалось. Не сбылись они, надежды эти, но в том их родительской вины нет… Всякое дитя родное, а этот роднее всех. И тоже уходит… Но хорошо понимала мать, мало гнездо на такую семью, вот и улетают птенцы.
— Сколько тебе, мама, Ефим приносит? — спросил Зиновий, закончив сборы.
— По пятерке приносит каждый месяц, — ответила мать.
«Негусто!» — подумал Зиновий и сказал матери:
— Я тоже буду по пятерке приносить. Мать даже руками замахала:
— Что ты, что ты, сынок! Не надо! Какие твои заработки.
— Буду по пятерке приносить, — подтвердил Зиновий.
Это уж для него теперь дело чести. Чтобы никак не меньше Ефима. Хотя Ефим-то мог бы и раскошелиться. Видно, так и есть: чем богаче, тем жаднее.
В книге, полученной от Никиты Голодного, эта истина подтверждалась многократно. Проглотив книгу залпом (кстати, так и осталось неизвестным, какое у нее название и кто ее написал: начиналась она не то с третьей, не то с пятой страницы), Зиновий еще не раз перечитывал ее от начала до конца.
Потом за всю жизнь свою немало прочел он книг, но ни одна из них не оставила столь глубокого следа в его душе. И неудивительно: автор пахал по нетронутой целине.
Многое Зиновий узнал впервые. Точнее сказать, все то, о чем писано, было известно, многое даже самим наблюдаемо. С детства знал, что есть богатые и бедные, со слов старших знал, что богатство и обеспеченная жизнь даются далеко не всегда по заслугам. Зачастую оказывалось, что умный и работящий беднее глупого бездельника. Все это было известно. Но вот почему так? Вот на этот вопрос никто толком ответить не мог.
А Зиновий рано начал задаваться этим вопросом. Еще в школе спрашивал отца Дамиана, к которому питал большое уважение. «На все воля божья», — отвечал отец Дамиан. Почему именно такова воля божья, Зиновий спрашивать не стал: откуда отцу Дамиану знать, что у бога на уме? Когда сбежал из «Двух Харитонов» и стал самостоятельно работать, приохотился читать газеты в чайных и трактирах. Чаще всего «Московский листок», он почему-то имелся в каждом трактире, а иногда «Русский листок».
Оба эти издания мало чем, кроме формата и заголовочных шрифтов, отличались одно от другого. Пробавлялись, главным образом, репортажами о городских происшествиях и хроникой светской жизни. Искать в них вразумительного ответа на серьезные вопросы жизни было нелепо.
А вот книжка Никиты Голодного давала ответ, ясный и недвусмысленный: всякая собственность — кража. Богатый потому богат, что обокрал сотню, а то и тысячу бедных. Один ест за сто человек, другой голодает…
Теперь каждый толстый стал противен Зиновию. И даже на хорошо ему знакомого извозчика Маркелова, часто отогревавшегося в трактире у Курского вокзала, смотрел зверем, потому что был Маркелов до безобразия толст, с короткой шеей, жирные складки которой грудились на вороте кучерской поддевки.