Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом

Таурин Франц Николаевич

3

В этом году осень выдалась ранняя и крутая. Уже в августе ударили злые заморозки. Зиновий не успел припасти теплой одежды, жестоко простыл и свалился в сильном жару. Ходить за больным было некому — в хоромы под лестницей гостя не приведешь, поэтому никто у него не бывал и никто из товарищей и не знал, где он в точности проживает. Знали только, что где-то в Сыромятниках…

К счастью, Зиновия заметила девчонка, дочь дворника, когда он выполз из своей каморки

в поисках хотя бы глотка воды. Напоила и, расспросив, побежала на Балканы. Часа через два появилась мать с Рейзой. Сменяясь безотлучно сидели возле больного и выходили его.

Поправившись, Зиновий сразу же направился в привокзальный трактир, но никого из своих там не встретил.

В грустных раздумьях вышел из трактира. Брел, понурив голову, не видя никого. Очнулся только, когда хлопнули по плечу, так что едва ноги не подломились. Иван Калужанин стоял перед ним — глазастый, веселый, как всегда. У Зиновия обеденный час кончился, договорились встретиться вечером здесь же, на старом месте.

— Не зря говорится, нет худа без добра, — сказал Иван Калужанин, узнав о болезни Зиновия. — Хворать не сладко, но все же своя койка лучше тюремных нар.

И рассказал, что почти всю группу Константина арестовали прямо здесь, в трактире. Кто-то дознался и сообщил в полицию, что в трактире всегда в одном и том же месте собираются подпольщики. Кто предал, так и не выяснилось. Скорее всего, кто-нибудь из половых, пробегая мимо, услышал что-то подозрительное»… Па счастливому случаю, Мария в тот день тоже занемогла и не пришла,

— Тем и спаслась, рыжая!

— Она не рыжая! — вырвалось у Зиновия, и тут же он густо покраснел.

Иван Калужанин хотел было сделать вид, что не заметил смущения собеседника, но передумал и, глядя прямо в глаза Зиновию, спросил:

— По сердцу тебе пришлась?

У Зиновия не хватило мужества ответить так же прямо и чистосердечно.

— Вижу… — сказал, помолчав, Иван Калужапии. — Ну, если такое дело, тогда ж вовсе нельзя от тебя утаивать…

И рассказал, что, когда разбирались в причинах провала, многие были взяты под подозрение…

Зиновий, бледный, вскинув голову, вперил в него горящий взгляд…

— Да… — кивнул Иван Калужанин. — И ты тоже…

Надо было говорить, кричать… но спазма перехватила горло, сдавила сердце, и он сидел неподвижно, будто оцепенев, только крупные капли пота бежали по серым щекам…

— Ты не убивайся… — произнес наконец Иван Калужанин. — Не все так подумали…

— А она? — вырвались первые слова у Зиновия.

И опять Иван Калужанин ответил не сразу.

— Мария? Она первая вспомнила Никиту Голодного.

— Его-то почему?

— Он уехал в то же время, как и тебя не стало. Вот она и вспомнила о Никите… и заодно и о тебе…

Зиновий сидел, уставясь куда-то вдаль ничего не видящими глазами… Даже в самые первые дни болезни, когда лежал один, мучимый жаждой и болью, легче было.

— Не убивайся, — снова произнес Иван Калужанин. — Не все так плохо про тебя подумали,

а теперь уж, наверное, и никто не подумает.

— Почему? — почти равнодушно спросил Зиновий.

— Проверяли. Узнали, где ты был…

— Кто проверял?

— Я проверял.

Зиновий не шелохнулся, как будто и не слышал. После долгого молчания спросил:

— И как мне теперь жить, Иван?

— Как раньше жил. Ты ни в чем не виноват.

Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия… «Ты ни в чем не виноват…» Какую цену имеют эти слова? Я и без того знаю, что не виноват. Люди не знают. Люди, к которым я шел и пришел, чтобы бороться вместе с ними… Она не знает… Она первая заподозрила меня…

Так как же все-таки жить? Как и чем доказать, что не предатель? Самому вызываться на самые опасные дела? Не поможет. Если останусь жив, скажут: «Они своего берегут». Если погибну, скажут: «Он свое сделал, больше им не нужен…» — и еще добавят: «Собаке собачья смерть…» Что же мне делать?»

Не было еще такой ужасной ночи в жизни Зиновия…

4

Немало прошло времени, пока стерто было последнее пятнышко подозрения, и еще больше, пока сам Зиновий перестал чувствовать себя подозреваемым.

Он добился, что ему поручили самую опасную работу: получать в подпольной типографии листовки и разносить их по предприятиям.

Окончательно дело решилось после того, как с ним побеседовал Михаил Владимирский, один из руководителей московского «Рабочего союза». Как его звали, Зиновию осталось неизвестно. «С тобой будет говорить студент», — сказали Зиновию. Но был ли тот действительно студентом, или такая у него была подпольная кличка, Зиновий допытываться не стал.

Встретились они на квартире одного из товарищей Зиновия. Когда он пришел, «студент» уже дожидался его.

— Присаживайтесь, побеседуем, — сказал «студент», приглашая Зиновия рядом с собой на широкую дубовую скамью.

Чем-то, не то голосом, не то повадкой, напомнил оп Зиновию Константина, с которым ему так и не пришлось больше увидеться, хотя ни фигурой, ни лицом не был похож на брата Марии. Ростом был пониже, похудощавее и вместо окладистой бородки и шелковистых усов на бледном лице топорщились подстриженные рыжеватые усики. Только взгляд прикрытых очками глаз был такой же твердый и проницательный.

— Товарищи советуют поручить вам разноску листовок из типографии по предприятиям, — сказал «студент».

— Готов выполнять любое задание, — ответил Зиновий.

— Это хорошо… — как бы про себя произнес «студент» и спросил: — Вы отдаете себе отчет, насколько это опасное дело? Попадетесь в лапы охранки, не помилуют. Не только под суд, но и бить будут… жестоко…

Зиновий усмехнулся:

— Я в семье младший был, в приходском самый маленький в классе, потом в мастерской полтора года на побегушках да на подхвате… Битьем меня не удивишь.