Бельгийский лимонад
Шрифт:
— Не пойду! — упер в снег каблуки не по росту больших сапог.
Откуда-то сверху донеслось:
— Эй, Махоткин...
Эдик вскинул глаза: из чердачного оконца без стекол выглядывал белобрысый парень в одежде полицая; на шее у него болтался бинокль.
— Махоткин, пес, оглох, что ли?
Рябой приостановился, перестал подталкивать Эдика.
— A-а, старшой, гутен таг тебе!
— Чего с огольцом войну затеял?
— Да вот, понимаешь, — хохотнул рябой, — откуда и не ждал, наваром запахло...
—
— Не скажи: он, оказалось, из той компании, какую сейчас в гестапе пытают.
Полицай на чердаке озадаченно хмыкнул, приготовился что-то сказать, но тут из-за угла здания вывернулся офицер, заговорил с ним по-немецки; парень отвечал немецкой же бойкой скорострелью, без какого-либо промедления или спотычки.
— Немец, а пойди ты пойми его, — пробормотал сквозь зубы рябой, — жалеет всякую сволочь!
Эдик наконец в полной мере осознал, в каком оказался положении. Коли к человеку прискреблось гестапо, теперь все друзья и знакомые под подозрением, начнут сейчас допытываться, от кого нес Ковалеву записку, что должен был передать на словах. Сказать про бригадира — того замордуют, не сказать — из самого жилы вытянут. Насмотрелся уж на такое, понял, что к чему.
Прикушенный язык саднил, во рту было солоно от крови. Вновь сплюнул, повторил с отчаянием:
— Не пойду!
Добавил, все решив для себя:
— Убивай здесь, если так!
Рябой хохотнул, внезапно присел на корточки и, с медвежьей силой ухватив Эдика за ноги, кинул, подобно кулю, себе на плечо; не успел он опомниться, как обдало застойным теплом прокуренного помещения.
— Вас ист дас? — услышал чей-то удивленный возглас.
В следующее мгновение рябой сбросил его рывком с плеча, он ударился затылком о стену и как провалился куда-то.
Очнулся, ощутив холодную воду на лице. Сразу не мог взять в толк, где он, но увидел над собой рябого, и цепочка событий восстановилась.
Рябой со странной бережью поднял его с пола; усадил на стул.
— Чего ты хлипкий такой? — спросил недовольно и, не ожидая ответа, доложил кому-то в комнате: — Очухался. Сейчас проморгается.
Он в самом деле быстро проморгался и увидел перед собой двоих немецких офицеров. Один, в шинели и теплой фуражке, сидел бочком на широком подоконнике, поигрывал перчатками, второй полулежал на кожаном диване с сигаретой в зубах — на нем, в противоположность первому, был только китель с расстегнутым воротом.
— Гут, — буркнул этот, на диване, и лениво махнул рябому рукой, в которой белел знакомый Эдику листок.
Рябой с видимой неохотой покинул комнату.
Немец перевел глаза на Эдика.
— Кто есть писаль этот... бриф (письмо)? — спросил, помахав листком.
Он попытался уйти от прямого ответа.
— Я насчет работы, — проговорил понурившись, с трудом ворочая распухшим языком. —
— Не прикидывайся дурачком! — совершенно чисто по-русски кинул вдруг ему офицер, сидевший на подоконнике.
— О, о, это есть так! — подхватил, рассмеявшись, немец на диване.
— Не прикидывайся дурачком! — повторил тот, с подоконника. — Тебя спрашивают, от кого явился к Ковалеву? Ну!
Он молчал, ошарашенный не столько вопросом, сколько самим голосом — в нем прозвучало что-то пугающе знакомое. Подняв голову, вгляделся: белесые усики, приспустившийся над ними вислый нос. Тем временем офицер закурил, пустил к потолку колечко дыма, проводил его холодным взглядом и, сведя вдруг глаза к переносице, внимательно обследовал кончик собственного носа.
— Майор Захаров? — непроизвольно вырвалось у Эдика.
Тот резким взмахом руки отбросил кольца дыма.
— Твое лицо мне тоже знакомо, — сощурился офицер, припоминая. — Отпрыск подполковника Крицина? Я не ошибся?
Эдик проглотил все еще солоноватую слюну, но смолчал. Немец, валявшийся на диване, с живостью приподнялся, спросил у Захарова по-немецки:
— Кеннен зи ин (вы с ним знакомы)?
Не отвечая ему, Захаров соскользнул с подоконника, приблизился к Эдику, взял жесткими пальцами за подбородок.
— А я ведь тогда привез ваши вещи обратно, полагая, что вернетесь, но на месте дома была уже груда кирпича...
Эдик опять лишь проглотил слюну.
— Где пристроились? — продолжал Захаров, все не разжимая холодных пальцев. — Мне бы повидать мамашу. Понимаю, она считает меня подлецом, но... Ей же от записей твоего отца никакого прока, а я... Кстати, там вырвана страница — на ней, судя по всему, должна быть карта местности...
Эдик молчал. Захаров выпустил подбородок, повернулся к дивану.
— Уступите, капитан, мальчишку мне, дам хорошую цену!
Немец как-то неопределенно усмехнулся, повторил свое:
— Кеннен зи ин?
Однако не стал дожидаться ответа, перевел взгляд на Эдика:
— Ви есть знайт дрюг дрюг?
Эдик не успел раскрыть рта, его опередил Захаров — он прямо-таки взбурлил от негодования:
— Хорошенькое дельце! — накинулся на капитана. — Вы так спрашиваете, точно готовы заподозрить меня в связях с подпольщиками.
— Найн, найн, — поднял тот обе руки, — найн!
— Мало ли с кем я был знаком до вашего прихода! — продолжал возмущаться Захаров.
— Гут, гут, мы вам доверять.
— Тогда уступите мальчишку, у меня свои виды на него. Повторяю, дам хорошую цену.
— Папиргельд (бумажные деньги)? — покривился немец.
— Ну, услужу чем-нибудь. Во всяком случае, за мной не пропадет.
— Гут, за добрый услуг, — согласился немец, вновь усмехнувшись, — за добрый услуг можьно догофор: вам — мальшик, мне — это...
Помахал листком.