Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Или не нужен, если ты сам медик, — хмыкнул Шишковский. — Об этом не подумали? Как насчет похоронных агентств, сотрудников патологоанатомической службы? Этих добрых людей хлебом не корми — дай кого-нибудь препарировать. Наверняка знают, как снять с человека скальп.
— Им это зачем? — не понял Туманов. — Подобными манипуляциями прозекторы не занимаются. Работникам морга, готовящим тела к погребению, такое тоже ни к чему. Их задача — откачать кровь, заполнить тела бальзамирующим раствором, придать человеку в гробу относительно сносный вид. Но Глеб прав, этих людей надо проверять. По крайней мере, они умеют держать скальпель в руке и знают, чем его заменить в «полевых» условиях. Будем вычислять этого Виннету, вождя апачей…
— С индейцами, кстати, история мутная, — сказала я. — Считается, что краснокожие после сражений снимали скальпы со своих врагов. Это приносило удачу, служило подтверждением боевой доблести. Но я читала, что все это чушь и неправда. Снимать скальпы индейцев научили белые колонизаторы — а раньше им такое и в голову не приходило, индейцы были белые и пушистые.
— Спасибо, Маргарита
— Пока нет, — вздохнула я.
— Отлично… в смысле, плохо. Что по опросу граждан, проживающих на улице Лермонтова?
— Без откровений, — сказал Горбанюк. — Из всего, что мы услышали, только одно свидетельство достойно внимания. Мужчина в инвалидной коляске сидел у окна. Он проживает через дом от здания, где произошло убийство. Уже темнело, да еще эти чертовы тучи… Свидетель — инвалид, не ходит, много лет назад неудачно перебежал дорогу перед несущимся товарняком. Он видел, как мужчина вышел из-за угла — в длинном плаще защитного цвета и капюшоном, вроде бы с сумкой, быстро прошел вдоль задней стороны барака и свернул в подворотню — в направлении улицы Лескова. Ничего конкретного свидетель не заметил. Лица не видно, не хромал, шагал широко. Что взять с такого свидетеля? С глазами у него, конечно, лучше, чем с ногами, но тоже не Зоркий Сокол. Точного времени, когда засек незнакомца, свидетель не помнит, но девяти еще не было. По часам совпадает. Сколько времени убийца провел в подвале? — Горбанюк смутился. — Мы же знаем, чем он там занимался… Допустим полчаса — плюс-минус… Тот двор, куда он свернул, также осмотрели, опросили жильцов. Постороннего никто не видел ни в окно, ни напрямую. Время уже было позднее, двор засажен тополями, ни одного осветительного прибора…
— Так много слов — и ничего полезного, — заключил Туманов. — Начать с того, что это мог быть кто угодно. А если и наш объект, то какие выводы? Мужчина, ходит уверенно, не хромает, в росте и комплекции ничего выдающегося, имеет плащ с капюшоном… Ладно, лучше, чем ничего. Ну что, товарищи, будем ждать, пока эта гадина снова выйдет на охоту или попробуем все же ее вычислить?
«К вам это тоже относится, товарищ майор», — подумала я. К сожалению, милиция не наработала опыт расследования подобных преступлений. Отсутствовали методики, соответствующие экспертизы, в том числе психологические и психиатрические.
— Позволите пару слов, Михаил Сергеевич? — сказала я. — Спасибо. Мы забыли, что убийца не только снимает скальпы со своих жертв, но и проводит фотосъемку. Пустая фотокассета на месте преступления — предмет не случайный. С нее же сняли отпечатки пальцев?
— Сняли — чисто, — бросил Хорунжев.
— Значит, тем более предмет не случайный. Можно зайти с этой стороны. Преступнику требуются химикаты, фотобумага, специальное оборудование для печати, вспомогательная мелочь — бачки, ванночки, пинцеты. Разумеется, вспышка. Возможно, пользуется экспонометром, если хочет делать качественные снимки. Идея так себе, но наряду с психами, прозекторами и набивщиками чучел я бы проверила и профессиональных фотографов. Сколько в городе фотоателье? Думаю, немного. Второе. Не дает покоя мысль: где все эти годы был убийца? Почему не совершал аналогичных преступлений? Вылечился? А потом опять «заболел»? Идея с длительным заключением не выдерживает критики. То же самое, что самому прийти с повинной. Отсутствовал, проживал в другом регионе? После чего вернулся — на круги своя, так сказать? Это больше похоже на правду. Мог сменить несколько мест жительства. Не мог не наследить — все согласны? Зверские убийства детей с характерным почерком в пятьдесят девятом году. Такие же убийства в семьдесят шестом. Семнадцать лет бездействия? Не верю. Натуру не задушишь, не подавишь никакими таблетками. В других районах он совершал подобные же деяния. Другое дело, жертвы могли не находить — допустим, надежно прятал. Детей объявляли пропавшими, и таковыми они числятся по сей день. Но чтобы ни разу не нашли тело? Тоже не верю. Нужно время, ресурсы и отдельное финансирование, чтобы прочесать всю страну от Калининграда до Владивостока, не забыв при этом про Прибалтику и Среднюю Азию…
— Без обид, Маргарита Павловна, — перебил Туманов, — но подобные мысли витают не только в вашей светлой голове. Про ресурсы и финансирование вы правильно сказали. Забыли про время, которое потребуется для выполнения этой задачи. Месяц, два? Нас всех уже уволят без возможности восстановления в органах. Даже если обнаружим схожие с нашими случаи — это не приведет к мгновенной поимке маньяка. Работать в этом направлении нужно, никто не спорит, но давайте что-нибудь более прикладное.
— Извольте, — сказала я. — А с чего решили, что семнадцать лет назад после моего бегства все кончилось? Маньяк испугался и стал добропорядочным членом общества? Сразу уехал? Это только предположение. Какое-то время он мог продолжать творить свои злодеяния. По крайней мере, до определенного предела.
— Но ничего подобного больше не происходило, — возразил Хорунжев.
— А тебе откуда знать? — парировала я. — Ты в те годы пешком под стол ходил. Не было заявлений в милицию о пропавших девочках. Но это не значит, что дети не пропадали.
— Что значит не было заявлений? — оторопел Горбанюк. — Вы говорите, да не заговаривайтесь, Маргарита Павловна. Это все же дети, а не шапка, которую с вас сдернули в подворотне.
— Кстати, в этом есть рациональное зерно, — неожиданно встал на мою сторону Туманов. — Объяснений немного, но они есть. До сих пор мы считали, что убийства прекратились в сентябре пятьдесят девятого года. Это надо уточнить, но не во вред основной работе. Доходят свидетельства, что семнадцать лет назад милиция
Я с головой ушла в работу. Призраки убитых девочек бегали за мной, как щенки за мамкой. Преследовала уверенность, что эта сволочь не остановится — просто затаилась, переждет и вновь обрушится на город! О том, что мне самой угрожает опасность, я часто забывала. И только вечером при подходе к дому включался предохранитель в голове, и я начинала осматриваться, входила в подъезд вместе с соседями, пулей вылетала из лифта, вваливалась в квартиру. Туманов был вечно занят, да и не требовались мне сопровождающие! Подозрительных звонков не было, Малеев не возвращался, что, кстати, начинало нервировать. Принимать его обратно я бы не стала, просто было странно, не похоже на него. Нашел кого-то лучше, чем я? Елкина приняла таким, какой есть? Но по большому счету все это было неважно. Преступник сделал паузу, выжидал. Патрулирование в городе продолжалось, привлекались все силы милиции и добровольной народной дружины. У горожан повысилась бдительность — ложным вызовам наряда было несть числа. Подозрительных отправляли в КПЗ, проверяли. Оперативники пошучивали: «А город подумал, ученья идут». Работал принцип: лучше загрести сотню невиновных, чем пропустить одного виновного. В моей работе помог подполковник Хатынский, спасибо ему огромное. Саму бы никуда не пустили и не стали бы откровенничать перед «пигалицей». В бытность Бережного Павла Лукьяновича милиция действительно не преуспела. Главным в работе считались показатели, а не реальная победа над преступностью. Сталинские времена прошли, компетентные органы расслабились. Я ходила по адресам, которые подкидывал Виктор Анатольевич, говорила с людьми, рылась в старых архивах. И нашла одно дело, в котором милиция проявила недостойное бездействие! В колодце теплотрассы на Садовой нашли труп ребенка. Сколько он там пролежал, одному богу ведомо. Лежал бы и дальше, если бы у пацанов случайно не укатился мяч. Находку зафиксировали летом шестидесятого года. Тело полностью разложилось, остался один скелет. Эксперты сделали вывод, что останки принадлежали девочке от восьми до двенадцати лет. Снимали ли скальп, неизвестно — над трупом потрудились крысы. И не знали в то время, что жертв скальпируют, кто бы стал проверять подобные вещи? Уголовное дело не заводили! Невероятно, но факт. Предложили дикую версию — девочка играла возле теплотрассы и случайно упала. Ведь никто не заявлял о пропаже ребенка. Почему так вышло, тоже выяснили. Следователь Панайотов был уже на пенсии и сильно пил — видимо, заливал алкоголем угрызения совести. Еще одна неблагополучная семья. Отца за драку с тяжелыми увечьями отправили на зону, где он благополучно и загнулся от туберкулеза. Мать допилась до белой горячки, неделю, когда пропала дочь, прожила, ничего не соображая. Школу Ульяна посещала через день, и уже решался вопрос о лишении родительских прав и об отправке в детдом. То, что Ульяна пропала, обнаружилось не сразу. Мать увезли в психдиспансер, подвергли процедурам. Внятно ответить на вопрос, есть ли у нее дети, женщина не смогла. Девочку вроде видели на берегу Карагача из проезжающей мимо машины — ребенок неприкаянно блуждал по побережью. Потом у воды нашли детские ботинки, что было полным абсурдом. Пошла купаться в холодном октябре? Приняла недетское решение утопиться? Но зачем снимать ботинки? Как бы то ни было, ребенка не нашли. Особо и не искали, объявили умершим. У матери от пьянки снесло крышу, женщина прочно обосновалась в дурдоме. Умерла через год, о дочери даже не вспомнила. Следователь Панайотов получил приказ уголовного дела не заводить — и тоже не кочевряжился. Когда через девять месяцев нашли обглоданный крысами скелет, ничего не изменилось. Органы допустили, что это могла быть Ульяна Берестова, но от первоначальной версии не отказались: играла, упала. Родных уже не было, судьба ребенка никого не интересовала…
И даже сейчас мне настоятельно рекомендовали не предавать это дело огласке. Просто взять на заметку и не трубить о нем. Ведь столько воды утекло, кто об этом помнит? Милиция давно не та, престиж органов — на высоте, и незачем ворошить старое дерьмо…
Получалось, на мне убийца не закончил. Ульяна Берестова пропала в первой половине октября пятьдесят девятого года.
— Хорошая работа, Маргарита Павловна, — сказал Туманов. — Возможно, ты права, и Ульяна — неучтенная жертва нашего маньяка. Мать увезли в психушку, отец умер, девочка была предоставлена сама себе. Неприкаянно болталась, попала на глаза маньяку. Ботинки намеренно оставил у воды, чтобы запутать следствие, куда-то увез, надругался, тело сбросил в колодец… Но доказательств этому нет, уж извини, Маргарита Павловна.
На следующий день в частном секторе на улице Рылеева обнаружили страшную находку. Милицию вызвал некий Ренат Ахмедов, новый владелец дома. Вселился неделю назад, купил участок за бесценок у родственницы бывших хозяев, скончавшихся лет восемь назад. До настоящего времени участок пустовал, зарастал бурьяном. Гражданин Ахмедов решил выкопать погреб на краю участка, углубился в землю на метр — и в ужасе побежал звонить в милицию. На место прибыла опергруппа — вот только меня не поставили в известность. Конечно, кто я такая? «Решили поберечь твои нервы», — позднее объяснил Туманов. Из земли зловеще скалился маленький череп. Гражданин Ахмедов заламывал руки, взывал к Всевышнему. Будь проклят тот день, когда он купил этот участок. Почему не насторожила низкая цена? Из земли извлекли скелет — вернее, то, что от него осталось. Кости вынимали практически весь день, после чего отвезли на экспертизу. «Ребенок, — мрачно резюмировал Головаш. — Девочка. Лобковая кость еще не сформировалась. Точно возраст определить нельзя, навскидку лет девять-двенадцать». — «Долго ли труп находится в земле?» — «Долго, — ответствовал эксперт. — Ответ не даст даже экспертиза. Годы, десятилетия — устроит?» Похоже, и у него сдавали нервы.