BLOGS
Шрифт:
– А у меня, Лео Маркович, помните (он называет растение, как рецепт, - что-то типа «хренперинбубоцию полофи-генную»), тоже ведь выбрасывали. Стояла себе на подоконнике в филиале Горного института. Студенты уронили и хотели выбросить... Я забрал. За пазухой нёс. Такой же мороз стоял. Сначала домой, а потом сюда - так же, за пазухой...
Дальше весь разговор - о судьбах вот этой лимонной забу-бенции, вот этого аленького цветочка, вон той каскадной красивой сказки. Интересно! Мир цветов и людей в снегах...
...Через сорок минут мы на наших УАЗиках будем буксовать в заносах на Западном кольце, и застынет даже чай в термосах. Тьма будет приходить с океана, и далёкие огни Воргашо-ра - жёсткого, побелевшего от мороза в своих бетонных
А где-то в тридцати минутах езды осталась зелёная цветущая лакуна, созданная людьми, чтобы победить серость и мрак Полярной ночи. И ведь пол-Воркуты были такими - создавшими подоконники «имени Сулавеси и Ямайки», коридоры имени Крыма, курилки имени Тавриды... Вкус к жизни и свету, и цвету. Модель своего Эдема... Своего потерянного рая... Потерянного из-за страсти покорения мира.
2012 год
ВОЙНА ГЛАЗАМИ ОТЦА
Как сыну рассказать о войне отца? Можно ли рассказать о той войне человеку, не знающему, наверное, и сотой доли обстоятельств быта, настроений, нервов? Только очень приблизительно... Поэтому я о той войне рассказывать и не буду. Я представлю своего отца - Спичака Ивана Гавриловича. И представлю так, как, скорее всего, представился бы он сам.
Сначала, как положено солдату... «Призван в сентябре 1941-го. Уходил на фронт в составе сборного батальона, одним из последних из г. Бердянска (тогда г. Осипенко) Запорожской области Украины. Немцы были уже на подступах. Два дня мы составом примерно в 200-240 человек под командованием неизвестного мне майора двигались в сторону Синельниково. Эти два дня мы были ещё вместе со старшим братом Павлом. Ночевали либо в сельхозпостройках, либо в каких-то хозяйственных помещениях. На третье утро очень рано, я, раздобыв табачка, побежал к брату в соседний сарай, чтоб на двоих раскурить самокруточку - метрах в трёхстах от нашей стоянки.
Сарай оказался пуст - какая-то бабушка, подметающая пол, сказала, что солдат часа три назад подняли, и они ушли... На Крым куда-то. Навсегда запомнил то утро. Я сел, заплакал, курил самокрутку крупными затяжками и вдруг чётко понял, что закончилось всё - вообще всё. И юность, и мир, и даже мир как бы большой - всё теперь в моей жизни будет не так. И ещё неизвестно - будет ли сама жизнь?
С братом мы встретимся только в 1946-м. Он придёт совсем седой после плена, после тяжёлых проверок СМЕРШа в г.Юхнове, где на пересылках проверялись многие, прошедшие немецкий плен, но Павел придёт с честью. Он защищал Севастополь. И, похоже, досталось ему там сильно. В плен-то он попал в беспамятстве - контуженый был и раненый...»
Ещё через два дня сборный батальон, где, в самом деле, была одна винтовка на пятерых и по пять-шесть патронов, не дойдя до Синельниково, попал в бой - немцы обошли... Батальон в степи был беззащитен. Его уничтожили почти полностью. Семнадцать человек, по воспоминаниям отца, собрались ночью в балке, в степном овраге, приняли решение выходить к своим на север, потому что на востоке уже были немцы... Вышли.
С октября 1941-го отец в 462-м сапёрном батальоне160-й стрелковой дивизии. За войну был ранен трижды: в конце марта 1942-го, в середине апреля 1943-го, и 3 апреля 1944 года тяжёлое ранение и контузия сделали отца инвалидом... Восемь месяцев госпиталей... Но если по порядку, то отец после ранений был и в выздоравливающем батальоне (с.Мцхета, г.Гори Грузинская ССР), а в феврале 1944 года уже в звании сержанта переведён в дивизионную разведку при 212-м полку. Последнее его воинское подразделение - это эвакогоспиталь №1504. Отсюда в звании старшины уволен в запас в декабре 1944 года и вышел за ворота госпиталя на костылях.
Небольшие рассказики о фронтовых эпизодах самого
...В 41-м осенью утром просыпаешься и не знаешь, доживёшь ли до полудня. Оно, конечно, так и в другие периоды бывало, но в 41-м ещё и отступление, безнадёга, ощущение бессилия... Вот, думаю, знал бы комбат тогда, что вот стоит Ванька Спичак, солдат в конце строя, - я ж маленький-маленький был. Это на войне я немного подрос, а так ведь винтовка выше меня была... Вот знал бы комбат - есть в строю парень, который до Победы доживёт. И даже вот скоро 50 лет Победы ... Комбат бы меня на руках носил... Командир дивизии бы носил и всем показывал - ребята, победим!..
...В 41-м на переправе под бомбёжку попали. Осколок авиационной бомбы на излёте мне плашмя в спину ударил. Так шваркнул, что отбил дыхание - лежу задыхаюсь, воздух ловлю, как рыба... А вокруг лошади, крики, люди бегут, какие-то доски с небес сыплются. Прямо рядом со мной гусеница танка. Танкист выскочил, что-то своё делал, меня увидел. Бросил на броню: «Удержишься - может, выживешь. Не удержишься, браток, имей ввиду - я даже не увижу, как ты упал...» Я удержался. Спасибо, танкист. А ранением это даже не считалось. Отлежался пару часов на бугорочке - и вперёд, своих догонять.
...Не понимаю, как можно всю войну пройти - и без ранений. И в атаку лобовую подняться и выжить больше трёх раз невозможно. Плотность огня ж совсем шквальная. Первое ранение так и получил. «Ура! За Родину!» Пуля руку зацепила через две секунды, а взрывом так кинуло, что думал, кишки повылазят...
...Был у нас лихой парень Сашка Сажин. Все вперёд, с ка-надачка... Эх, где наша не пропадала! Сто раз говорили - тут, на войне, ошибиться можно один раз - и всё... Достаточно. А ему везло. Аж дух захватывало. Но потом однажды всё-таки дурная пуля в живот попала. Умирал на глазах. Тяжело умирал. И главное - мы на какие-то триста-четыреста метров во вторую линию обороны его не могли отправить и час, и два... Сильно молотил немец тогда. Не высунешься. Истёк кровью Сажин. Так много ему в другом везло, а тут с эвакуацией, с простой помощью не повезло... А сколько на нейтралке, бывало, умирают - тридцать шагов от тебя, а не подползти... И зовут, зовут, а потом затихают... Особенно на морозе. Порою рискуешь, конечно, и даже сильно рискуешь, лезешь спасти. А порою шансов вообще нет - не высунуться...
...Когда в выздоравливающем батальоне в Грузии был, сбежали из части восемь солдат. Дезертиры. Поймали их. Трибунал по законам военного времени приговорил к расстрелу. Построили батальон. Казнь показательная была. Один из мужиков упал на колени, кричал расстрельному взводу: «Не убивайте, ребята! Пощади, командир! У меня восемь детей маленьких ...» Бабах! Закопали. А крик всю жизнь помню...
...Как-то взяли в разведке трёх языков сразу. Всех троих же не потащишь через линию фронта. Двоих резать надо. Без шума. Лежат рядом все трое, участи ждут. Выбрали одного. А кто остальных резать будет? Я не хотел. Одно дело в бою, другое дело так - казнить фактически... Но желающие всегда найдутся. У кого-то свои счёты. У кого-то рука «лёгкая» на это дело. Но глаза друг от друга всё равно потом прячешь.
...Всегда хочется есть, спать, помыться... Домой хочется, хоть плачь. И все не вериться, что дома уже нет, что его никогда не будет таким, каким ты его помнишь. В девятнадцать лет это тяжело... А ещё на передовой ведь как? Тут не ходи, мины. Там не стой, снайпер. Он даже по парку от дыхания вычислит. Раз в три дня что-нибудь горячее тебе доставят в первую линию, так немец, б..., как знает, пожрать именно в этот момент не даст - минами лупить начинает.
...Что самое страшное видел? Под Ельней восемь километров по трупам шли. Буквально... Вмёрзшие в землю и наши, и немцы. Как их потом выколупывали, ума не приложу...