Богатырь сентября
Шрифт:
На миг Гвидон растерялся: вспомнилось, как она вышла из опочивальни, имея вид хозяйки дома, а вовсе не пленницы.
– Ох, желанный мой! – Кикнида припала головой к его груди. – Так держал бы он меня в темнице, идолище поганое, кабы я вид подала, до чего он мне противен! День за днем я слезы проливала, только следила, чтобы не узнал волот проклятый! А не то разгневался бы, засадил бы меня в темницу глубокую, там уж и ты бы меня не отыскал, и я бы тебе помочь ничем не смогла. Приходится притворяться, будто люблю его, да на самом-то деле тебя одного я люблю, тебя ждала всякий день, всякий час!
– И я тебя люблю! – твердил Гвидон, потрясенный зрелищем расстройства той, кого привык видеть
– Так еще бы!
Кикнида подвела Гвидона к кровати и усадила, не выпуская его рук.
– Его мать – богиня змееногая, что сидит на самом дне мира, старше и сильнее ее никого нет, ни в каких мирах! Она для сыночка своего что хочешь сделает. Он давно уже ко мне присватывался, да я не хотела с ним в темном свете жить. За то и отец меня бранил, за то мы и ссорились. Хотел он меня силой во тьму утащить и Тарху отдать – в тот самый день, когда мы с тобой на берегу повстречались.
– Но ведь говорили… – заикнулся Гвидон, – будто та драка поддельной была…
– Да кто говорит-то? – Кикнида не дала ему закончить. – Тарх, чудовище это?
– Еще Смарагда…
– Ты ее больше слушай! – убежденно и презрительно ответила Кикнида. – Не даром ее в белку превратили – ум-то у нее беличий! Завидует она мне, что я старше, и сильнее, и красивее ее. А пуще того завидует, – она прижалась к груди Гвидона и зашептала, – что меня и Тарх любит, и ты, сокол мой ясный! А в ней-то что хорошего – только зубы острые да колесом ходить горазда!
В мыслях у Гвидона мелькнуло шаловливое личико с чуть раскосыми глазами, веселая улыбка на ярких розовых губах, стройное длинноногое тело, едва прикрытое платьицем из рыжего меха… Нет, были у Смарагды еще кое-какие достоинства, кроме способности превращать простые орехи в золотые. Но не то что сказать вслух, даже довести до конца эту мысль он не мог, когда в его объятиях была Кикнида. Страстная любовь Гвидона делала ее во всем правой в его глазах. Одно ее слово могло перевернуть все, о чем он думал многие дни перед этим, и всему придать совсем иной вид. Мысленно он просто отбросил и Смарагду, и все, что она говорила, и снова обнял Кикниду.
– Тебя одного я люблю! – отрывисто шептала Кикнида, целуя его. – Будем мы с тобой жить-поживать… Ох, Алатырь-камень! – Вдруг она отстранилась и закрыла лицо руками. – Как мне завтрашний день пережить! А если он убьет тебя, милый мой, сокол ясный! Не буду жить тогда, умру с тобой вместе, пусть нас в одной могилке похоронят! Что мне за жизнь, зачем мне жизнь без тебя! Ни на белый, ни на темный свет и не взгляну больше!
– Да с чего же он меня убьет? – Гвидон отвел ее ладони от лица; в слезах ее темные глаза мерцали черными бриллиантами, слезинки на черных ресницах искрились каплями росы. – Я не такое уж дитя беспомощное! Уж ты-то должна в меня верить!
– Ты, душа моя, ты рожден самым сильным витязем на свете! – Кикнида с пылким восхищением обняла его опять. – Да и волот уж больно могуч! Его простым оружием не сразить…
– Так у меня непростое есть! – Гвидон засмеялся. – Есть у меня такое, что любого волота сразит, в камень обратит!
– Что же это? – Кикнида немного отстранилась и в изумлении взглянула ему в лицо. – Где же ты такое достал?
– У Солнце-князя самого! – Гвидон показал вверх, туда, где за несколькими слоями мироздания Солнце-князь сейчас спал на белой облачной перине, видя во сне, будто едет по серому небу темного света. – Я у него в доме был! Он мне двенадцать своих волосков подарил, небесные кузнецы из них стрелы выковали.
– Солнечные стрелы? – повторила Кикнида, в восхищении глядя на него. – Небесные кузне… Где же они сейчас, эти стрелы? Покажи мне! Никогда такого чуда не видывала!
– Да вот они.
Гвидон встал, взял с лавки резного хрусталя свой большой колчан и вынул из него другой, маленький, синей кожи. Раскрыл – и хрустальная палата озарилась еще более ярким светом, густо насыщенным пламенным оттенком.
– Ох! – Кикнида всплеснула руками. В ее глазах отражалось и восхищение, и боязнь. – Это верно… такого ни одному волоту не одолеть… Ну теперь я спокойна! – Она бросилась к Гвидону повисла у него на шее. – Милый мой, желанный! Теперь я спасена, и город наш спасен! Ступай на бой смело, не бойся ничего – если и будет трудно, я тебе помогу! Вдвоем с тобой одолеем волота проклятого, не сомневайся! Завтра же выйдем на вольный белый свет! Не могу дождаться!
– А чего дожидаться? – Гвидон бросил синий колчан на скамью, чтобы не мешал, и обнял ее. – Авось не проведает это чучело каменное, что ты здесь со мной, с твоим супругом законным!
– Один ты для меня на свете, я вся твоя!
Кикнида игриво засмеялась, глаза ее заискрились, и Гвидон ощутил то блаженство взаимной любви, что всякого, смертного и бессмертного, наполняет невиданной силой.
В белом свете Солнце-князь потягивался, готовясь проснуться, сестра его, Заря Утренняя, уже чесала косы перед тем, как выйти за порог и осветить земной мир, но пока там царила тьма. В Подземье сумрачный день клонился к вечеру, князь Гвидон, зачарованный ласками своей жены, спал глубоким сном и не слышал, как супруга, прильнувшая к его груди, тихонько выскользнула из его объятий, поднялась с кровати и прокралась к окну. Распахнула его во всю ширь, выглянула наружу. Народ давно разошелся, площадь была пуста. Напротив светились оконца княжеского терема: Тарх не спал, ожидая ее. Но возвращаться к нему было еще рано.
Легко Кикнида вскочила на хрустальный подоконник, сжалась в комок, потом раскинула руки… и наружу, за окно, вылетела белая лебедь. Неслышно, как видение, она покружилась над площадью, и кругами же стала подниматься. Все выше и выше, к здешнему сумрачному небу, так что хрустальный терем превратился в мерцающую далеко внизу звездочку, а потом пронзила сумрак белой крылатой стрелой и исчезла.
Теперь вокруг нее простиралась бархатная тьма, а лебедь летела все выше. Скользя в лунных лучах и пронзая их, она взмыла под самый хрустальный свод, сквозь черную пустоту, мимо серых колышущихся гор, навстречу мигающим звездам. Среди мрачных вершин пробивалось серебряное сияние и делалось сильнее с каждым взмахом лебединых крыльев. Вот далеко впереди показалась повозка из серебра, запряженная двумя медлительными волами; рога их были золотыми, глаза и носы черны, а подкованные серебром копыта высекали искры из темных ночных туч. Путь их был недалек от завершения, позади восточный край неба уже побелел, освещенный взором Зари Утренней.
Лебедь еще сильнее замахала крыльями, нагоняя повозку. Вот ей стала видна хозяйка волов – пышнотелая красавица в широком золотистом одеянии. Голову ее венчал кокошник в виде полумесяца рожками вниз, по краю обрамленный алмазами звезд. Серебряные волосы густыми прядями тянулись вслед за нею, концы их ниспадали до самой земли. Правя волами, круглолицая красавица задумчиво смотрела вниз, скучая и не ожидая, чтобы хоть что-то развеяло однообразие ее еженощного пути. Скука затенила часть ее светлого лица, так что часть щеки совсем исчезла во мраке.