Богатырь сентября
Шрифт:
Вспомнив о своем городе, где теперь окончательно воцарился Тарх, Гвидон опять свесил голову.
– Не вышло из меня, батя, того богатыря, какого ты у матушки просил. Неудалым я получился…
– Глупостей не говори. Наши предки ради царства своего и на лягушках женились, и Кощею самому голову рубили. Потому мы – это мы, люди русские, своим царством владеем и владеть будем, пока белый свет стоит. И предки наши – в тебе, никуда их сила не делась. Но так устроено, что каждый ее в себе сам пробудить должен. Илья Муромец тридцать три года на печи лежал,
– Но как мне к этой силе своей подступиться? Если нас тут в живых оставят…
– Ты помни о городе своем. Я с семи лет знал, что один за державу свою отвечаю, за Деметрий-град. Два года на войне за нее кровь проливал. Боялся, сам не справлюсь, потому и просил у бога витязя могучего, богатыря, и поскорее. Теперь ты у меня есть. И надобно тебе для начала о городе своем позаботиться. Будешь тут сидеть, нюни распускать, кто тогда твоих людей назад в белый свет выведет? Так и сгинут тут все, с тобой заодно. Ты – мой сын, у нас в роду так не принято. Бова, прадед мой, был так мал, когда вороги его град захватили, что на коне усидеть сам не мог, однако же не сдался, по чужим землям скитался, а все искал способ врагов изгнать, державу себе вернуть. И вернул. И ты вернешь.
Гвидон только вздохнул:
– Как-то я… не думал об этом.
– Конечно, не думал, тебе с рождения все на блюдечке подносили – город, любое чудо, жену-красавицу! Слишком легко тебе все давалось, сынок. Легко пришло – легко ушло. А вот если ты своими руками, своей силой Лебедин-град вернешь, жену найдешь достойную – будешь ценить по-настоящему, и будут они твои по-настоящему, и никуда не уйдут, никто их не отнимет. Ты раньше жил для себя, для своей радости – так дети и живут. Теперь попробуй жить для других, вот и пробудишь в себе зрелую силу. И станешь тем богатырем, какого я у бога просил.
– Я постараюсь, бать… – прошептал Гвидон.
Впервые в жизни его души коснулась боязнь подвести другого – отца, который так много от него ждал, дедов, о которых он никогда раньше не думал. Сейчас он казался себе ничтожным и слабым, всю его веру в себя и в мир придавило тяжеленным камнем горе предательства и поражения. Он сидел, опираясь спиной о бортик колодца, и бездумно следил, как в высоком золоченом подсвечнике напротив безостановочно плывут вниз огонечки, гаснут, тут же опять загораются на прежней высоте. Каждый из них означал душу человек: люди рождались, проживали свой век, умирали, рождались снова… Есть ли более ясное подтверждение того, что любая сила как истощается, так и возрождается? А он, Гвидон, совсем юн, здоров, полон сил, способен добиться чего угодно…
Вот только Кику с ее любовью не вернуть, – напомнила о себе свежая рана в груди. Но и о Кике он сейчас подумал как о чем-то, что уже осталось в прошлом, уже отделено от него полосой пустоты. Тяжелый, болезненный разрыв свершился – с тем прошлым, в котором он жил и резвился, как дитя беззаботное, и которое оказалось
И он сумеет. Витязь он или дитя?
Глава 23
В темной церкви непонятно было, день сейчас или ночь. Сняв с себя кафтан, Салтан сделал из него подушку и уложил на нее Гвидона, велев еще поспать. Тот почти сразу и заснул, а Салтан сел около Смарагды. Вода из колодца чудесным образом изгнала боль – зная теперь, что это за место, Салтан тому не удивлялся, – прояснила мысли, и даже голода он не ощущал, хотя понимал, что прошло уже не так мало времени.
– Давно мы здесь сидим?
– Да уж давненько… – Смарагда вздохнула. – День пошел, ночь близится.
– Тот же самый день? – с облегчением уточнил Салтан. – Я уж подумал, мы без памяти неделю провалялись. И что, – решился спросить он, – для чего нас засадили сюда? Казнить будут?
– Про казнь я пока не слышала. Ты вот о чем вспомни, царь-государь. Это здесь, в темном свете, прошел день. А там, – Смарагда многозначительно подняла глаза, – год миновал…
– Где – там? Миновал… год?
До Салтана дошло, и холод потек по жилам.
– Это что… – он повернулся к Смарагде, – в Деметрии-граде проходило по году за каждый день…
Волосы шевельнулись от ужаса, так что он едва сумел вымолвить:
– Сколько дней мы уже…
Он еще раз попытался лихорадочно подсчитать дни после ночевки у Медоусы, но бросил это занятие, мысленно увидев долгую вереницу незаметно мелькнувших лет.
Однако ответ Смарагды несколько его успокоил:
– Пойдет третий день, как мы вышли на берег Забыть-реки. А у тебя дома – третий год.
– Госпооодь Вседержитель…
Салтан запустил пальцы в волосы. Для них эти два дня в Волотовых горах и пролетели стрелой, и прокатились тяжелыми бочками, полными событий и впечатлений. А у Елены прошло два года! Ей было восемнадцать, когда он оставил ее на берегу моря близ Диволесья, а теперь и ей двадцать! И она не видела мужа два года! Как и в ту злополучную зиму их свадьбы, он мелькнул перед ней и исчез как сон.
– И как же нам отсюда выбраться? – Салтан с мольбой устремил глаза в темную кровлю. – Если нас здесь оставят… там пройдет сто лет, Елена состарится и умрет… меня забудут… мое царство-то кому достанется…
Смарагда покосилась на него, но промолчала.
– Ты что-то знаешь?
– Ммм… нет. – Смарагда отвела глаза, но Салтан схватил ее за плечи и без особой вежливости развернул.
– Ты что-то знаешь! Хвостом не крути! Отвечай! Это же держава моя…
– Она, Кика… помянула было… – отводя глаза, неохотно выдавила Смарагда, – что домой возвращаться вам и незачем, что она еще вчера упредила… короля Зензевея… что тебя в царстве твоем государстве нет и скоро не будет…
– Зензевея!