Богатырь сентября
Шрифт:
– Может, нас сюда засадили, чтобы казнить? – Эта мысль посулила Гвидону утешение. – Не будут же они нас тут вечно держать? Зачем мы им живые? И зачем мне эта жизнь?
– А я тебе говорила… – из уважения к его горю полушепотом напомнила Смарагда. – Теперь вот убедился, что я была права.
– Я ее любил! – К счастью, Гвидон был неспособен ее услышать. – Всю мою жизнь, с первого дня! Да лучше бы нам в той бочке утонуть! Да лучше бы мы на пустом острове с голоду умерли! Лучше бы меня коршун заклевал, чем такое! Я ее любил, даже пока еще не знал, что она – дева, пока думал, что она просто лебедь. А когда узнал… когда ее увидел… Что мне
Зрелище его отчаяния терзало Салтана и тронуло даже Смарагду, хоть та и не считала, что по ее сестре стоит так убиваться.
– Правы они все, даже эта рыжая – дитя я глупое, неразумное! Сосунок, теленок! А она не лебедь – змея она подколодная! Подманила, ужалила! Убила меня! В живых оставила, чтоб сильнее мучился, да? Лежал бы я сейчас мертвый лучше – не знал бы, что она сделала со мной! Куда мне теперь? Как жить, когда никому верить нельзя? Если Кика обманула – то и солнце обманет, и вода, и земля!
– Ну это уж ты хватил! – возмутился Салтан. Потом пересел ближе и обнял Гвидона за плечи. – Сынок, опомнись! Солнце, вода и земля – не той чародейке чета, они никогда не предадут, и ты на них напраслины не возводи. Не такая уж беда, чтобы на белый свет не глядеть. Ну, любил ты ее… а точно ли любил? Показали тебе царевну-лебедь, ты и ухватился за нее, как за пряник мятный!
Фыркнула Смарагда: ее насмешило сравнение сестры-лебеди с белым мятым пряником.
– Ты из бочки вышел дитем неразумным, да, но неужто время напрасно прошло? – продолжал Салтан. – Ты с тех пор мир повидал, разве нет? Или у вас в городе других девок не было? Их на свете тысячи!
– Мне другие не нужны! Кика для меня одна-единственная, на других и смотреть тошно! Разве может кто с ней равняться?
– От любви люди слепнут и глупеют! – вставила Смарагда. – Любая галка лебедью кажется…
– Кика и есть лебедь! Она как звезда…
– Снаружи звезда, а натура у нее змеехитрая! Сам убедился! Глаза протри – сам увидишь, что там любоваться и нечем.
– Помнишь, ты рассказывал, тебе Солнце-князь любую зорьку в жены предлагал? Вот уж кто красавица, девы душой чистые. Выберемся отсюда – пойдем с тобой к Солнцу за невестой, – убеждал Салтан, ловя себя на мысли, что опять разговаривает с сыном как с ребенком, пытаясь его в потере одного пряника, мятного, утешить обещанием другого – клюквенного.
– Никого мне не надо! – отмахнулся Гвидон. – Хоть бы умереть поскорее!
– Сынок, ты жить только начал! Рано отчаиваться. Это перетерпеть нужно, как боль от раны, а потом полегче станет. Сам увидишь.
Сейчас Салтан повторял те слова, которыми его самого утешал боярин Дарий, когда выяснилось, что путем неведомой измены царь потерял красавицу жену и новорожденного сына.
– На меня посмотри! – В этой мысли Салтан обрел новое вдохновение. – Вот я с войны воротился, думал – ворога одолел, буду жить поживать да добра наживать. А оказалось – худший-то ворог у меня дома гнездится! Жены нет, ребенка нет – тебя то есть, сбросили их в бочке в море, погубили! Меня предали, в своем же доме. И ничего не поправить, как я думал: изменника не сыскали, жену с ребенком не вернуть! Целый год мне на белый свет смотреть было тошно. Ничто не радовало: ни еда, ни питье, ни охота, ни пиры. Сиднем сидел, как дед безногий, из терема выйти мне казалось за тяжкий труд. Бывало, Дарию приходилось меня с постели подымать,
Салтан сжал кулаки, подумав задним числом, что слишком милостиво обошелся с виновницами его несчастья. Ироида с Варварой заслужили, чтобы до конца дней – если он придет когда-нибудь – просидеть на том свете в облике чудовищ уродливых, самим себе противных. А Медоуса… Она все затеяла, а он не дурак ли, что с ней любовью тешился? Дал собой поиграть, как игрушкой, а она-то сколько раз его вокруг пальца обводила!
Одно хорошо: не будь Медоусы, не знать бы ему никогда ни Елены, ни Гвидона.
– И вот видишь: пришли мне добрые вести, поехал я на остров, а там вы с матерью мне навстречу выходите – живые и здоровые! Думал я, что в наказанье за свадьбу несвоевременную мне бог неведому зверюшку в дети послал – а это ты, солнечный витязь мой! – Салтан сжал плечи Гвидон и встряхнул, словно призывая вспомнить, кто он есть. – Сынок, ты ведь не простой человек, ты Солнцу самому младший брат! В тебе такие силы заложены могучие, что и я их не знаю, и ты не знаешь.
– Ну и на что ушли мои силы? – Гвидон со стыдом отвернулся. – Теток в глаз укусил… жил, как дитя, в пирах да забавах…
– Так значит, все у тебя еще впереди! Не может жизнь твоя кончиться, когда она и не начиналась толком! Тебя истинная твоя сила впереди ждет.
Гвидон не ответил, глядя на огоньки свечей.
– А почему тут свечи горят? – спросил он чуть погодя. – Их же не зажигал никто.
– Ты еще погляди, как они горят? – посоветовала Смарагда; сидя под стеной, откуда над ней нависал огромный бородатый святитель, она напоминала рыжего котенка.
Гвидон пригляделся. Каждая из тонких восковых свечей сгорала удивительно быстро, так же быстро, как падает уровень воды, если вынуть затычку. На раз-два-три каждая свеча сгорала начисто, огонек угасал, но тут же на ее месте оказывалась новая и тоже загоралась сама собой. Оттого свет был таким неровным: огоньки беспрестанно плавали сверху вниз, потом опять возникали на прежней высоте. Нет, не на прежней – одни свечи были заметно выше других, а иные и появлялись маленьким огарочком, кому жизни – на полвздоха.
– И что это значит?
– Эти огоньки – жизни людские. Где-то в мире человек родится, огонек загорается. Он жизнь проживет – огонек потухнет, а человек новый народится.
– Так это что же, – Салтан в изумлении взглянул на Смарагду, – это мы в храме Георгия-со-Змеем? Я знаю, мне бабка моя Соломонида рассказывала про эти огонечки… Мне года четыре было, но я помню…
Она молча кивнула.
– Но как? – Салтан забыл даже о сердечных терзаниях сына. – Откуда здесь взялся? Мы как сюда попали? Мы где?
Он еще раз огляделся, пошарил взглядом по стенам. Старинный храм имел окна в виде высоких узких арок с двумя рядами круглых стекол в переплете, но сейчас эти стекла были черны, будто снаружи глухая ночь. Или подземелье.
– Этот храм из белого света провалился в темный, здесь теперь и стоит. А вас сюда посадили, потому что темницы в городе нет, а храм пустой стоит.
– И правда, – подтвердил Гвидон, – мне в городе темницы были без надобности. У нас ни воров, ни убийц не водилось.