Брилонская вишня
Шрифт:
Я озираюсь.
Все такое грубое, мужицкое, серое. Не барак, а сарай какой-то. На потолке балки, и пол весь замызганный…
А женщины на меня так и смотрят, но ничего не говорят. Ждут, видать, когда Васька замолчит. С некой даже… почтительностью, что ли?
– У меня уже язык заплетается одно и то же рассказывать, – вздыхает Васька и откидывает жиденькие волосики назад.
– Так не рассказывай, – тихо говорю я и пожимаю плечами.
– Ты что! Как можно! Ты же должна тут обо всем знать! Да еще и маленькая, так быстро не сориентируешься…
– А ты из города? – усмехаюсь.
Васька
– Я-то? Да. А ты откуда знаешь?
– Видно. В деревне шестнадцатилетнюю уже кобылой считают. Полноценным взрослым человеком. А в городе – да. В городе – маленькая. Потому что городские огород не полют, коров не загоняют, кур не кормят, за лошадьми не ухаживают. Белоручки. Уж прости, Вась.
Другие женщины почему-то начинают хихикать. Васька зыркает на них, и те замолкают.
– Ну и молодец, что к труду приучена, – беззаботно взмахивает она рукой. – Здесь это ценится. Правда, не только это… но тебе пока рано про такое рассказывать.
– Что это вообще за место? Штаб какой-то?
– Так я тебе про это рассказать и хотела! Да, штаб. Здесь все немецкие офицеры проживают. Как говорится, шишки всегда на голове живут, в другом месте это уже не шишка, а обычный синяк. Ну, не будут же всякие генералы сами полы мыть, улицы расчищать, форму застирывать и штопать… Вот и ссылают нас сюда для этого.
– Как концлагерь, – хмыкает кто-то из толпы, но Васька мигом мотает головой.
– Нет, что ты! Это совсем другое! Как говорится, из двух зол выбирай меньшее… Концлагеря направлены четко на истребление нации. А здесь мы просто работаем. Условия, конечно, не царские, но и не концлагерь, слава богу.
Она начинает распутывать клубок, а потом пытается замотать его заново. Ее маленькие пальчики похожи на сломанные иглы, которые блуждают в лабиринтах красных нитей.
– И как к вам здесь относятся? – наконец спрашиваю я и ерзаю на койке.
И тут неожиданно отвечает мне не Васька, а женщина лет тридцати, у которой почему-то мелко трясется голова:
– Как-как… Как к русским.
– А ну тихо, я рассказываю! – цыкает Васька, и женщина отворачивается. – Нормально относятся. Как рассказы о других послушаешь, так волосы дыбом встают! И в печах сжигают, и кости молят… А у нас все спокойно. С одной надзирательницей очень повезло. Ты ж уже знакома с фрау Эбнер?
– С Марлин? Да, конечно.
– Согласись, чудо, а не женщина? Она очень добрая. Строгая иногда, но от нее то яблочко лишнее получишь, то хлебушек, то конфетку. Жалеет нас, не порет, как остальные.
– Вас тут порют?! Ты же сказала, что все спокойно!
– Так тебе тут что, дворец царский? Они не немцы были б, если б не пороли. Но Марлин хорошая, сочувствует нам. Как говорится, везде найдется отрада. А вот вторая надзирательница зверюга… они с фрау Эбнер посменно работают. Мы ее ведьмой кличем. Не в глаза, конечно. Страшная такая, лицо квадратное, лошадиное, глаза маленькие, космы лохматые. Ходит с плеткой, выхаживает, да как зыркнет своим глазом – в дрожь бросает!
Я тоже невольно вздрагиваю. Обнимаю себя.
– Ты же сказала, здесь только офицеры живут, – говорю. – Но Марлин никак на офицершу не похожа…
– Офицеры, но за нами приглядывать берут и из низов. Охрана – обычные капиташки
– Видела.
– Так вот, он не только над мужиками главный, но и над всеми пленными. Мы его Мыло зовем. Потому что от него всегда мылом пахнет, вонючим таким, дегтярным. Та еще мразина, скажу я тебе, вот чтоб он на мине подорвался, прости господи… К нему ты подход не найдешь, не пытайся. А еще напьется, бывает, и как дурачок в одних кальсонах с плеткой бегает.
Я молчу. Невольно сама беру пушистый клубок и начинаю разматывать.
– Так Вернер – самый главный здесь? – уточняю. – Я видела, как он кому-то отчитывался о работе. Такому офицеру, оберштиль… оберштуль… оберштам… В общем, какому-то высокому по званию. Лет тридцати пяти. У него еще родинка прямо в глазу.
Ваську аж перекашивает. Она скребет щеку и сплевывает прямо на пол.
– Ну да, – пожимает плечами. – Это ж комендант. Он подполковник вообще, но его главным поставили, за пленными присматривать. Он – наша верхушка. Сам редко во что-то вмешивается, обычно это Мыло за всем следит. Но если уж разозлить самого коменданта…
Ее снова передергивает. Нервно трет шею и сглатывает.
Так вот кто здесь комендант! Вот о ком Марлин постоянно говорила!
– Запомни мои слова, – свистящим шепотом говорит Васька. – Увидишь коменданта – лучше замри. Если работаешь – работай в полную силу. Он на тебя может и внимания не обратит, а если вдруг обратит, то ты не уходить, а выползать от него будешь. Если, конечно, он тебя в живых оставит. А то, знаешь… Ему тут один парень случайно документы молоком облил. Ну, стены красил в его кабинете и стакан толкнул. Так комендант даже разговаривать не стал. Револьвер к виску – и пропал парень. А самое главное – все на наших глазах! Все видели, как его мозги фонтаном брызнули, и потом мы же эти мозги от стен и отскребали.
Я смотрю на Ваську. Не с недоверием, а скорее с желанием прочесть на ее лице ложь или иронию.
Ибо не хочу верить ее словам.
Не хочу жить и вылизывать ботинки немцам, боясь запачкать мозгами стены.
Она врет. Потому что я так хочу.
– А коменданта вы как зовете? – выдавливаю из себя истеричный смешок.
– Комендантом и зовем. Мы что, дурные, чтобы клички ему еще какие-то выдумывать? Никто даже не знает, как его имя. Он очень страшный человек, очень. Слава богу, и появляется он нечасто. А если отчитывает – то самого уж Мыло, который за нами потом с плеткой гоняется. Но лучше бы с комендантом шутки не шутить. Как я поняла, у него все от настроения зависит.
Охаю. Ну вот, так близко около него стояла, а ведь и не знала даже, что это комендант. Сделала бы что-нибудь не то, а он бы и разговаривать не стал. Вынул бы револьвер…
Я вздрагиваю.
А ведь Максим умудрился его еще и за руку схватить! Отчаянный малый… Хорошо, что комендант, похоже, тогда был в настроении…
– Ох, уже язык заплетается, – жалуется Васька. – Расскажи теперь ты нам о чем-нибудь. Как говорится, умел сказывать, умей и слушать. О себе расскажи, как ты попасть к нам умудрилась и что дальше делать планируешь.