Брилонская вишня
Шрифт:
– Вера Сотникова!
Я вздрагиваю и смотрю на Марлин.
Она хмурится и настойчиво повторяет:
– Вера! Сотникова!
– Да здесь я! – кричу. – Вы же видите!
Марлин сжимает губы. Держит на мне взгляд с полминуты, затем вновь опускает глаза в список.
День тянется как резина. После переклички идем завтракать. Я выискиваю глазами Ваську, дергаю ее за рубашку и тихо спрашиваю:
– Вас здесь съедобно кормят?
Она почему-то останавливается, долго смотрит на меня. Протягивает:
– Как
– А если серьезно?
– А если серьезно – да. Комендант бережно относится к рабочей силе. Он заботится о том, чтобы процент смертности был минимальным.
– Какой добряк.
– Представляешь, есть дядьки повыше него! И если все подохнут, ему от этих дядек влетит!
– Странно здесь все. Обязательно найдется рыба покрупнее. А самый главный кто?
– Фюрер, – мгновенно отвечает Васька. – Гитлер, то есть.
– Гитлер? Это же…
– Это ихний вождь. Но ты не бойся, здесь, в штабе, его нет, да и вряд ли будет. Хотя все возможно…
Не сказать, что столовая меня впечатлила, но я ожидала худшего. Несколько серых столиков со стульями вокруг, кастрюли гремят, горелой кашей пахнет. Права была Васька: здесь и впрямь все не так уж и плохо. Еда есть, вода есть, да и работа нетрудная – шей себе да шей. Вот только как же домой хочется… Мамка поди испереживалася вся. Думает, сбежала я из дому. Наверное, разными словами меня проклинает. А Никита… Плачет, наверное… Буквы немецкие гладит…
Я жмурюсь и падаю на стул.
Меня хлопает по плечу Васька:
– Эй, чего расселась? Как говорится, тарелка на крылышках к тебе не прилетит.
Рано я радовалась хорошему отношению и прекрасной столовой. Каша больше походила на подгорелый зеленый студень, а пахла прокисшим болотом. Интересно, немецкие повара специально портят еду, чтобы поиздеваться над русскими пленными? Или кто вообще стоит за кастрюлей? Хотелось дать ему эту тарелку и миролюбиво сказать: «Ешь». А из напитков на завтрак было то, что даже безрукий не смог бы испортить – просто вода. И это радует.
Я втыкаю ложку в дрожащую массу. Ложка стоит. Ничего удивительного.
Васька подсаживается ко мне и мигом – надо заметить, с большой охотой – вгрызается в зеленый сгусток. Я поджимаю губы. Вздыхаю, подчерпываю кусок каши и отправляю в рот.
Однако… Съедобно. Пересолено, подгорело, но пустое брюхо не слишком-то привередливо.
Напротив нас садится лохматая бабища, похожая на бесформенный мешок в юбке. Угрюмо сгорбливается над тарелкой и ковыряет ложкой сгусток.
Васька моментально отрывается от своей каши. По-птичьи склоняет голову и приторным голосом щебечет:
– Да что ты такая-то, Тонь! Ну тебе что, рассказать трудно? Мне ж интересно.
– Заткнись! – почему-то глухо рявкает баба и сжимает кулаки.
– Ну, Тонь! Ну что ты как маленькая? Здесь все свои, Тонь! Мы не
– Отвали!
Я хмурюсь. Смотрю на Ваську и спрашиваю:
– А что она должна рассказать?
– Да сейчас послушаешь. У нее такое интересное случилось, а она упирается, говорить не хочет. Ну, Тонь?
Тоня резко встает с места. Окидывает взглядом столовую и снова садится на стул. Ну, да, свободных мест больше нет, а есть хочется.
– Ну, не хочешь говорить – не надо, – обижается Васька и разворачивается ко мне. – Я тебе, Вер, сама расскажу. В общем, она у нас выпивоха жуткая, день-деньской мечтает…
– Закрой рот, сучка!
– Да тише, Тонь, ты ж рассказывать не хотела, так дай хоть мне. День-деньской мечтает о водочке или самогонке. Столько раз уж у немцев выпрашивала, а они ее слали куда подальше. Будут еще они расщедрятся, как же… Как говорится, есть, но не дадим. И позавчера, представляешь, ее…
Тоня вдруг ударяет по столу. Я вздрагиваю, а Васька и внимания не обращает:
– Ее Мыло вдруг к себе позвал. Вечером, когда все разошлись, он с чего-то вдруг взял – и позвал. А на следующий день у нее винцо появилося! Да не абы какое, а Берлинское. Так я и спрашиваю, Тонь! Каково было на винцо зарабатывать? Интересно?
Я закашливаюсь.
Странно. Подумаешь, заработала Тоня себе на алкоголь, это ее дело. А Васька-то зачем вмешивается?
– Я ему краску от шкафа отскабливала! – вдруг с визгом срывается Тоня. – Когда пол красила, случайно шкаф запачкала, а он меня скоблить заставил! И вино я у него со стола стащила!
– Стащила? Надо же, какая храбрая… А чего он тебя за воровство еще плеткой не исхлестал? Или планирует это сделать вечером?
– Он пьян был! Наверное, пропажи и не заметил, вот я и свистнула!
Я недоверчиво кошусь на Тоню. Эта серая лохматая фигура мало походила на ту, что разжигает в мужчинах интерес. Может, у меня ограниченные вкусы? Может, я чего-то не понимаю? В любом случае, Васька очень спешит с выводами.
Я поджимаю губы и опускаю взгляд в тарелку. Даже на зеленый сгусток смотреть приятнее, чем слушать предположения Васьки.
Дверь в столовую хлопает.
– Знаешь, я тебе говорила уже, что ты можешь мне во всем признаться. Я бы тебя, конечно, поддержала. Но ты признаваться не хочешь. Как говорится…
Тоня вдруг хватает ложку и швыряет в Ваську. Часть зеленого сгустка оказывается на стене, а ложка с тихим звоном падает на пол.
Прямо под ноги только что вошедшему в столовую коменданту, забрызгав кашей его начищенные сапоги.
Глава 6
Мгновенно в столовой возникает напряженная тишина. Только из окон чуть слышны немецкие крики и звуки рассекающих дерево топоров.