Бустан (Плодовый сад)
Шрифт:
Внемли! Да будешь мудростью богат.
Путь пред тобой единый — тарикат!
Достигнешь только в верности чертога,
За скатерть сядешь на пиру у бога!
Но одному не подобает есть, —
Ты вспомни — обездоленные есть.
Пошли мне милость и благоволенье, —
В своих делах земных я полн сомненья!
Г Л А В А Д Е В Я Т А Я
О
Семидесятилетний, кем ты был?
Ты жизнь проспал иль по ветру пустил?
Над бытием своим, как скряга, трясся.
Что ж, уходя, ничем ты не запасся?
В последний день, в день грозного суда,
Таким, как ты, поистине беда.
Отдавший все — придет обогащенный,
Ни с чем — стяжатель будет пристыженный.
Ведь чем базар богаче, тем больней
На сердце обездоленных людей.
Теперь — отдавший пять дирхемов, споря,
Ты ночь не спишь; тебе утрата — горе.
И вот полвека прожил ты почти, —
Оставшиеся дни, добром сочти.
Когда б мертвец заговорил, — наверно,
Он в горе бы вопил нелицемерно:
«Живой! Пока ты в силах говорить,
Не забывай предвечного хвалить!
Ведь мы не знали, тратя жизнь беспечно,
Что каждый миг подобен жизни вечной!»
* * *
В дни юности, не ведая беды,
Мы пировать с утра пришли в сады.
А под вечер, к смущению народа,
Шутя, возню затеяли у входа.
А невдали — в распахнутых дверях
Сидел почтенный старец в сединах.
Шутили мы и весело смеялись,
Но губы старика не улыбались.
Сказал один из нас: «Нельзя весь век
Сидеть в печали, добрый человек!
Встряхнись! Забудь, что удручен годами,
Иди и раздели веселье с нами!»
Старик взглянул, губами пожевал,
И вот, как он достойно отвечал:
«Когда весенний ветер повевает,
Он с молодой листвой в садах играет.
Шумит под ветром нива, — зелена...
А пожелтев, ломается она.
Смотри, как свеж весенний лист сегодня
Над высохшей листвою прошлогодней.
Как пировать я с юными могу,
Когда я весь в сединах, как в снегу?
Я сам был соколом! Но старость — путы...
Слабею. Сочтены мои минуты.
Как уходящий, я смотрю
А вы впервой пришли на этот пир.
Тому, кто всем вам в прадеды годится,
Вином и флейтой не омолодиться.
Мой волос был, как ворона крыло,
Теперь в моих кудрях белым-бело.
Павлин великолепен — кто перечит.
А как мне быть, коль я бескрылый кречет?
От всходов ваша пажить зелена,
А на току у старца ни зерна.
Все листья у меня в саду опали,
Все розы в цветнике моем увяли.
Моя опора — посох. Больше нет
Опоры в жизни мне на склоне лет.
Ланиты-розы стали желтым златом...
И солнце ведь желтеет пред закатом.
Даны вам, юным, крепких две ноги,
А старец просит: «Встать мне помоги!»
Молва простит юнцу страстей порывы,
Но мерзок людям старец похотливый.
Как вспомню я минувшие года,
Клянусь — мне в пору плакать от стыда!
Лукман сказал: «Да лучше не родиться,
Чем долгий век прожить и оскверниться!
И лучше вовсе жизни не познать,
Чем жить — и дар бесценный растерять!
Коль юноша несет свой мускус к свету,
Старик идет к последнему ответу».
* * *
Старик пришел к врачу. Он так стонал,
Что лекаря невольно испугал:
«Прослушай сердца моего биенье!
Я еле жив, мне каждый шаг — мученье.
Взгляни, что сделалось с моим хребтом, —
Как будто я нагнулся за цветком».
А врач: «Тебя пристрастье к миру губит.
Терпи и жди, когда труба вострубит.
Безумец, ты грешишь на склоне дней,
Но струй, утекших, не вернешь в ручей!
Всю жизнь ты был гулякою бездумным,
Стань хоть теперь достойным и разумным!»
О друг, когда полвека прожил ты,
То не гонись за призраком тщеты.
Когда сквозь ночь кудрей моих пробился
Рассвет седин — страстей я устыдился.
Ведь и меня желаний пламя жгло,
Но время низкой похоти прошло.
Неужто свежей травке намогильной
Возрадуюсь я, ставши перстью пыльной?
В страстях, среди соблазнов, как во мгле,
Прошли мы, словно тени, по земле.
И новые, что придут не навечно,
Пройдут по праху нашему беспечно.