Чайковский

Гребінка Євген

–  А что?
– спро­си­ла Ма­ри­на, ког­да Алек­сей, опус­кая на­гайку, сом­ни­тельно по­жал пле­ча­ми.

–  Не при­бе­ру тол­ку что, а что-то жи­вое; как ни прице­люсь вер­но на­гай­кою - схо­дит нем­но­го в сто­ро­ны с на­гайки. От­че­го ж оно не едет к нам, не ухо­дит от нас?

–  Может быть, орел те­ре­бит зай­ца.

–  Похоже на это; при­едем бли­же, уви­дим. Чем бо­лее подъезжа­ли они к нез­на­ко­мо­му пред­ме­ту, тем бо­лее точ­ка уве­ли­чи­ва­лась, яс­нее обоз­на­ча­лись фор­мы пред­ме­та, и ско­ро лег­ко мож­но бы­ло раз­ли­чить сто­ящую ло­шадь и воз­ле нее в тыл че­ло­ве­ка, при­пав­ше­го над чем-то на коле­ни. Че­ло­век был в од­них ша­ро­ва­рах и ру­ба­хе; курт­ка и чер­кес­ка ле­жа­ли в сто­ро­не, бро­шен­ные на тра­ву, за­су­чив ру­ка­ва по ло­коть, ка­за­лось, он что-то свя­зы­вал или развя­зывал и так был за­нят, что не слы­шал, ког­да его ло­шадь, за­ви­дя сто­рон­них, чут­ко вып­ря­ми­ла уши,

вы­тя­ну­ла шею и зар­жа­ла впол­го­ло­са; он тог­да только обер­нул свою го­ло­ву, ког­да Алек­сей был от не­го в двух ша­гах.

–  Никита!
– зак­ри­чал Алек­сей.

–  Да, Ни­ки­та! Хо­ро­шо те­бе го­во­рить! Пос­мот­ри, вот твоя ра­бо­та.
– При этом он встал, дер­жа в ру­ках ок­ро­вав­лен­ный нож, и по­ка­зал им на ле­жав­шую мерт­вую жен­щи­ну.

–  Бедная Татьяна! Не­уже­ли ты ее за­ре­зал, Ни­ки­та?

–  По ре­чам вид­но гет­ман­ца! Пря­мой за­по­ро­жец не ска­жет это­го. Ни­ки­та тур­ка ре­жет, та­та­ри­на ре­жет, жи­да ре­жет и вся­кую нех­ристь, а баб не ста­нет ре­зать; ты убил ее своим­и быст­ры­ми оча­ми, да чер­ны­ми бро­вя­ми, да слад­кою ре­чью!.. Ду­ра бы­ла по­кой­ни­ца - и все тут… А по­ду­ма­ешь - и я ду­рак.

–  Бог с то­бою!..

–  Бог со мною, всег­да со мною, от­то­го, что я христи­анский лы­царь, а все-та­ки моя прав­да: глу­по я сде­лал, что по­ехал к Вар­ке в ши­нок; ду­мал-то ра­зум­но, а выш­ло глу­по - ду­мал те­бя спас­ти, Алек­сей, а по­гу­бил доб­рую ба­бу!.. Я, ви­дишь, как ус­лы­шал от па­нот­ца (свя­щен­ни­ка), что есть спо­соб те­бя выз­во­лить от смер­ти, и по­ехал на­роч­но к Вар­ке в ши­нок, от­вел в сто­ро­ну Татьяну и рас­ска­зал ей, в ка­кой ты ока­зии на­хо­дишься; гля­жу, она поб­лед­не­ла, бед­ная, как по­лот­но: вер­но, ду­шою по­чу­яла близ­кий ко­нец. Я ви­жу, что раз­жа­ло­бил Татьяну, и стал про­сить ее: спа­си, дес­кать, вой­ско­во­го пи­са­ря, ко­ли ме­ня лю­бишь; че­рез те­бя, го­во­рю, про­пал ста­рый пи­сарь - пусть же че­рез те­бя мо­ло­дой по­жи­вет на све­те Как ки­нет­ся она мне на шею, как ста­ла це­ло­вать ме­ня, и го­во­рит: я те­бя те­перь так лю­блю, Ни­ки­та, как ни­ког­да не лю­би­ла; ты мой и та­кой и эта­кой; я пой­ду на Сечь, выр­ву Алек­сея из рук смер­ти, ей­-богу, выр­ву! И опять ки­ну­лась це­ло­вать, мне да­же ста­ло как-то нем­но­го нес­по­кой­но, что дев­ка так ме­ня лю­бит, а бу­дет тво­ей же­ной.. Я ку­тил всю ночь, при­ки­нул­ся пья­ным, ос­та­вил в шин­ке все крымс­кое зо­ло­то, а спо­ил с ног и сво­его то­ва­ри­ща Бу­рульку, и Вар­ку, и ее пле­мян­ниц, и пос­ле по­лу­но­чи по­ехал до­мой; я по­дож­дал нем­но­го в до­ли­не, не­да­ле­ко от бал­ки [14] Татьяны; она ско­ро при­еха­ла ко мне на Бу­рульки­ной ло­ша­ди и в его ко­бе­ня­ке; мы пос­ка­ка­ли и к ут­ру бы­ли на пло­ща­ди у под­мост­ков, где гу­лял не­вер­ный та­та­рин, нах­ва­ля­ясь на твою кре­ще­ную го­ло­ву. Что бы­ло пос­ле, ты сам зна­ешь. Эх, бед­няж­ка! Вишь, как ее вы­тя­ну­ло! Жаль!.. Ве­се­лая бы­ла Татьяна!

14

– овра­га

–  Зачем же те­перь ты здесь? Что ты де­лал с нею?

–  А что ж? Раз­ве грех по­мочь хрис­ти­анс­кой ду­ше? Покой­ница хоть бы­ла ба­ба, да все-та­ки хрис­ти­ан­ка. Ви­дит бог, как жал­ко мне ста­ло, ког­да пог­на­ли ее хлоп­цы вон из Се­чи, хоть я и сме­ял­ся над нею с дру­ги­ми и тю­кал из полит­ики, как на бе­ше­ную со­ба­ку. Хо­ро­шо еще, что на Се­чи бы­ло мно­го зна­ко­мых по­кой­ни­це меж­ду мо­ло­ды­ми ка­заками, те ее кое-как за­щи­ти­ли: ок­ру­жат, буд­то тол­ка­ют, а са­ми все дальше да дальше вы­во­дят из Се­чи, а то ста­ри­ки уколоти­ли­ бы ее в смерть. Сна­ча­ла бед­ная Татьяна шла пошатыв­аясь, спо­ты­ка­лась нем­но­го, от­ду­ва­лась на сто­ро­ны, вороч­ая го­ло­вою, буд­то че­ло­век, только что вынырнувши­й из во­ды, а по­том ни­че­го, обош­лась, поп­ри­вык­ла; ко­го и са­ма тол­ка­ет, ко­го ру­га­ет, ко­му язык по­ка­жет, так что всех раз­веселила. Вы­ве­ли мы ее за во­ро­та Се­чи и ска­за­ли. "Уби­райся те­перь на все че­ты­ре сто­ро­ны, те­перь твоя во­ля".

–  Вот вам за тру­ды, - ска­за­ла Татьяна и плю­ну­ла нам по­чти в гла­за и по­бе­жа­ла в степь.

Из по­ли­ти­ки нельзя ни­ко­му бы­ло про­во­жать ее, да при­том все то­ро­пи­лись на пло­щадь уз­нать, что там де­ла­ет­ся. А ког­да я уви­дел, что де­ло пош­ло хо­ро­шо и те­бя по­ве­ли вен­чать с Ма­ри­ною, то и по­ду­мал: те­перь Чай­ковс­ко­му и черт не брат, раз­ве од­на с ним бе­да бу­дет - что ба­ба по­виснет на шее, а те­перь, по­ка на­род шу­мит и тол­пит­ся воз­ле церк­ви, ме­ня ник­то не за­ме­тит, по­еду, про­ве­даю Татья­ну, сел на ко­ня, мах­нул по све­же­му сле­ду, как со­ба­ка за зай­цем - и на­шел ее здесь.

–  Мертвую?

–  Как бы не мерт­вую! Жи­ве­хонькую!

Луч­ше бы мерт­вую зас­тал, а то си­дит на тра­ве, за­ду­ма­лась и смот­рит на мед­ный ду­кат, что ви­сел у ней на шее вмес­те с крес­ти­ком.

–  Здравствуй, Татьяна!
– ска­зал я.
– Жда­ла ме­ня?

–  Здравствуй, Ни­ки­та, - от­ве­ча­ла она, - и не ду­ма­ла ждать!

–  Вот те­бе и раз! За­чем ты си­дишь тут, дур­ная ба­ба?

–  Бежала, Ни­ки­та, - го­во­рит она, - ус­та­ла, очень ус­та­ла, но­ги под­ко­си­лись, се­ла от­дох­нуть А ты за­чем тут ез­дишь, дур­ной ка­зак?

–  Вольному ка­за­ку ник­то не зап­ре­тит ез­дить, где ему хо­чется. Я при­ехал те­бя про­ве­дать, моя уточ­ка, да при­вез те­бе хо­ро­шую вес­точ­ку: наш Алек­сей жив, здо­ров и те­бе кла­няется.

–  Неужели?
– зак­ри­ча­ла она - Вы от­ня­ли его у ко­ше­во­го?.. Ай да мо­лод­цы за­по­рож­цы! Рас­ска­жи же пос­ко­рее, как это бы­ло

И где взя­лась си­ла у по­кой­ни­цы! Преж­де ни жи­ва ни мерт­ва си­де­ла, а то бой­ко вско­чи­ла на но­ги, схва­ти­ла за по­во­да ко­ня и кри­чит: "Рас­ска­зы­вай!" Я рас­ска­зы­вал ей все как бы­ло; ос­та­вил, го­во­рю, их в церк­ви… Гля­жу: выпу­стила Татьяна из рук по­во­да, поб­лед­не­ла, опус­ти­ла ру­ки, вы­тя­ну­лась и смот­рит на ме­ня страш­но, буд­то съесть хо­чет, а са­ма сме­ет­ся…

–  Что с то­бой?
– спро­сил я

–  А! Ста­рый ду­рень, - ска­за­ла она, - ты мне та­кие вес­ти но­сишь?. Мой ми­лый, мой Алек­сей вен­ча­ет­ся с дру­гою а ты за­чем здесь? Слу­шай пес­ню:

Ты ду­ма­ешь, дур­ню, Что я те­бя люб­лю, А я те­бя, дур­ню, Словами го­луб­лю!

Понимаешь, Ни­ки­та?.. Я ду­ма­ла, он умер Жаль бы­ло, ду­ша, бо­ле­ла, только и ра­до­ва­лась, что ни ей, ни мне не до­стался! А те­перь.. у!.. свадьба!.. све­чи, гроб!.. Слы­шишь!.. по­ют!..

Жук гу­де, Свадьба бу­де…

Слышишь? Пой­дем!

Тут она за­ли­лась сле­за­ми, а я до­га­дал­ся, что кру­гом ду­рак, что она те­бя, Алек­сей, лю­би­ла, а ме­ня го­лу­би­ла слова­ми, и, пра­во, горько ста­ло, не от то­го, прах ее возьми, чтоб я лю­бил ее, как там па­ны лю­бят­ся в Польше, а с досад­ы, что ба­ба, да еще мо­ло­дая, про­во­ди­ла ме­ня. Лях не прово­дил, та­та­рин не про­во­дил, а про­ве­ла ба­ба!.. Приснитс­я, так пе­рек­рес­тишься!.. Нем­но­го поп­ла­кав, Та­тьяна за­го­во­ри­ла со мною, да я ни­че­го уже не по­нял, то кла­ня­лась те­бе, то це­ло­ва­ла крес­тик и мед­ный ду­кат на шее, но, гля­дя на ду­кат, вспо­ми­на­ла свою ма­туш­ку, просил­а у нее благослове­ния­, по­том за пе­ла сва­деб­ную пес­ню. За­тя­ну­ла высоко-высо­ко, я уж бы­ло и зас­лу­шал­ся, вдруг остановилас­ь, буд­то кто ей рот за­жал ру­кою, и повал­илась на зем­лю, я к ней - не ды­шит, гла­за отк­ры­ты и не двигаются.­ Что бу­дешь де­лать?.. Вспом­нил я, что в про­шлом го­ду в по­хо­де поч­ти та­кая прит­ча слу­чи­лась с мо­им гнед­ком, сов­сем из­ды­хал конь и но­ги от­ки­дал; присовето­вали лю­ди пус­тить степ­ную кровь - он и ожил. Не бы­ло со мною лан­це­та, я взял нож и ки­нул Татьяне степ­ную кровь, как пош­ла кровь по­рядочно, гля­жу, вздох­ну­ла Татьяна, по­вела гла­за­ми, по­смотрела на ме­ня и шеп­чет: "Про щай, Ни­кита, кла­няй­ся Алек­сею.. Да сни­ми с мо­еи шеи и от­дай ему этот мед­ный ду­кат, в нем, го­во­рят, мно­го си­лы, он…" - да и не договорила…­ Бо­гу ду­шу от­да­ла. Я уже и тру ее сукон­кою и вод­ки лью в рот, нич­то не по­мо­га­ет, хо­лод­на, как лед qot что!

–  Бедная Татьяна!
– ска­зал Алек­сей.
– Царст­во ей небес­ное, доб­рая бы­ла ду­ша! Что же ты, Ни­ки­та, ста­нешь де­лать?

–  Вырою саб­лею яму, про­чи­таю мо­лит­ву да и по­хо­ро­ню не­бо­гу. [15]

–  И я по­мо­гу те­бе

–  А ку­да вы еде­те?
– спро­сил Ни­ки­та.

–  На зи­мов­ник Касьяна

–  Вот же что я те­бе ска­жу: по­ез­жай ты с же­ною сво­ею до­рогою, до­ро­га те­бе еще да­ле­кая: дай бог зас­вет­ло добрать­ся, не за­мо­рив­ши ко­ней; а как со мною еще про­стоишь час дру­гой, то при­дет­ся за­но­че­вать в по­ле; ка­за­ку-то в по­ле но­че­вать - здо­ровья на­би­раться, да ты не один, с то­бою та­кая пти­ца, что под­час и ро­сы бо­ит­ся. По­ез­жай, бра­те Алек­сею, пусть я один по­хо­ро­ню Татьяну, у те­бе есть те­перь о чем за­бо­титься. Про­щай, Алек­сею! Да возьми ду­кат, что те­бе от­ка­за­ла Татьяна.

15

– сер­деч­ную