Чайковский

Гребінка Євген

–  А! Вот что! Го­во­рить не ве­де­но, так петь, вер­но, мож­но, ко­ли по­ешь. Ну, пой мне, я нач­ну. И Касьян за­пел:

Ой на го­ре явор зе­ле­ненький… Скажи ты мне всю прав­ду, ка­зак мо­ло­денький: За что ме­ня не­вин­но­го в тюрьму за­са­ди­ли? Железным за­по­ром тюрьму зат­во­ри­ли?

–  Ну, что ж ты не по­ешь?
– ска­зал Касьян.

Видно, ча­со­во­му пон­ра­вил­ся раз­го­вор в но­вом вку­се: за дверью пос­лы­шал­ся ти­хий смех, пре­ры­ва­емый сло­ва­ми: "Ска­за­но за­по­ро­жец! Вот прит­ча!"; по­том смех нем­но­го ус­по­ко­ил­ся, и ча­со­вой за­пел на тот же го­лос:

За

что те­бя по­са­ди­ли, я то­го не знаю; Я так се­бе че­ло­век, моя ха­та скраю.

К а с ь я н

Да ка­ко­му ж я обя­зан со­ба­ки­ну сы­ну, Что не в по­ле, а в тюрьме, мо­жет быть, за­ги­ну?

К а з а к

Ой, спит ка­зак под го­рою; саб­ля сбо­ку И муш­кет, и конь па­сет­ся не­да­ле­ко. Пришли лю­ди тем­ной ночью по­ле­гоньку, Обобрали ка­за­ченька по­ти­хоньку: Так пан ве­лел, стар­шой ве­лел, го­во­ри­ли, И ка­за­ченька в тем­ни­цу зат­во­ри­ли; А тем­ни­цу зам­ком за­пер панс­кий чу­ра На нем платье ка­зац­кое, а на­ту­ра… А на­ту­ра не ка­зачья, не..

–  А в со­ло­му!.. Вишь как во­ет!
– зак­ри­чал за дверьми стро­гий го­лос.
– Что ты, на ули­цу вы­шел?.. На ве­чер­ни­цах?

–  Мне го­во­рить зап­ре­ща­ли, а петь не зап­ре­ща­ли, так я и пою со ску­ки.

–  Молчи! Петь не зап­ре­ща­ли!.. Раз­го­во­рил­ся; я те­бя про­учу… Он спит?.. Не слыш­но?

–  Нет, не спит, уже и пел пес­ни.

–  То-то, ты сво­ими кри­ка­ми да во­ем хоть мерт­во­го разбу­дишь… Не дал гос­тю ус­по­ко­иться…

После это­го заг­ре­ме­ли зам­ки, заск­ри­пе­ла дверь, и по­слышались ша­ги под ок­ном Касьяна; ско­ро он уви­дел меж­ду ре­шет­кою ли­цо Гер­ци­ка.

–  Здравствуй, дя­дюш­ка! Здравст­вуй ста­рик!
– го­во­рил Гер­цик, улы­ба­ясь.

Касьян мол­чал.

–  Не сер­дись, храб­рый за­по­ро­жец, не сер­дись, лы­царь; не моя ви­на; ви­дит бог, как я люб­лю те­бя; уже за од­но то лю­блю, что ты дал прис­та­ни­ще мо­ему бед­но­му дру­гу Алек­сею! Что-то он те­перь де­ла­ет…

–  Чего те­бе хо­чет­ся? От­вя­жись от ме­ня!
– гру­бо ска­зал Ка­сьян.

–  Чего мне хо­чет­ся? Ай, бо­же ж мой! Ни­че­го мне не хочет­ся; я всем до­во­лен, по ми­лос­ти пол­ков­ни­ка. Слав­ный чело­век пол­ков­ник, только хит­рый, по­доз­ри­тельный. Це­лый день вче­ра все от­ве­дет ме­ня в сто­ро­ну да и го­во­рит: "Бо­юсь я, Гер­цик, это­го за­по­рож­ца; кто зна­ет, мо­жет, он подо­слан крым­ца­ми, да им и во­ро­та отоп­рет".
– "Бог с ва­ми, па­не мой!
– го­во­рил я.
– Та­кой ли это че­ло­век; да он и ва­шу доч­ку при­бе­рег у се­бя; да он и смот­рит не так".
– "Нет, - го­во­рит пол­ков­ник, - мне не ве­рит­ся, чтоб и моя доч­ка бы­ла жи­ва". И все та­кое не­по­доб­ное… да­же хо­тел пы­тать те­бя…

–  Меня?
– гром­ко ска­зал Касьян.
– Пы­тать за­по­рож­ца?

–  То-то и есть; а де­лать не­че­го: си­ла со­ло­му ло­мит!.. Вси­лу я уп­ро­сил, чтоб те­бя по­са­ди­ли в тюрьму.

–  Вот за это спа­си­бо! Вид­но, что доб­рый че­ло­век.

–  Именно доб­рый. Не пу­гай­ся, Касьян, те­бе бу­дет хо­ро­шо: ты бу­дешь и сыт, и пьян; а ког­да про­го­ним та­тар и полков­ник уви­дит, что ты прав, что у те­бя нет с ни­ми ни­чего, вот мы и по­едем все к те­бе на зи­мов­ник. Пол­ков­ник прос­тит доч­ку; она при­едет сю­да с му­жем, и пой­дут пи­ры да весе­лье! Ой, ой, ой! Что за пи­ры бу­дут!.. Не ску­чай, Ка­сьян! Не сер­дись на ме­не, я те­бе доб­ра же­лаю; да как выпус­тят, не го­во­ри пол­ков­ни­ку, что я был у те­бя: он очень подозри­тельный че­ло­век, и мне ху­до бу­дет! Про­щай, Касьян! Не сер­дись на ме­ня, не ску­чай!
– и есть, и пить при­не­сут те­бе вво­лю, от­ды­хай пос­ле до­ро­ги.

–  А моя саб­ля где?

–  Сабля у пол­ков­ни­ка, ви­сит на стен­ке под об­ра­за­ми! В по­че­те твоя саб­ля, доб­рая саб­ля! Нельзя ли мне, по­ша­лить тво­ею саб­лею с та­та­ра­ми? С лы­царс­кою саб­лей и сам ста­нешь слов­но лы­царь.

–  И не ду­май!..
– зак­ри­чал Касьян.
– До сих пор вер­но слу­жила моя саб­ля, крес­ти­ла го­ло­вы не­вер­ных, не выкроши­валась; не при­туп­ля­лась; до сих пор чу­жая ру­ка не тро­га­ла ее - и не тро­нет; ум­ру - за­ве­щаю

по­ло­жить ее в гроб со мною. Ты, мо­жет быть, и доб­рый че­ло­век; бог те­бя зна­ет, что у те­бя на уме, только не тро­гай мо­ей саб­ли, не оби­жай ста­ри­ка, да еще зак­лю­чен­но­го, не ссорься со мною.

–  Сохрани ме­ня бо­же, бо­же ме­ня сох­ра­ни!
– го­во­рил ухо­дя Гер­цик.
– Про­щай, дя­дюш­ка, не сер­дись; я пол­ков­ни­ку пе­ре­дам твою во­лю: доб­рый ка­зак лю­бит саб­лю, как же­ну, больше же­ны, сто раз больше, ты­ся­чу раз… сто ты­сяч…

А меж­ду тем, при пер­вых лу­чах солн­ца сто­ро­же­вые каза­ки с кре­пост­но­го ва­ла при­ме­ти­ли вда­ли большие клу­бы пы­ли, и вско­ре по­ка­за­лись на сте­пи лег­кие от­ря­ды та­тар. Во­ору­жен­ные ка­за­ки вы­сы­па­ли на вал; гар­ма­ши ста­ли у пу­шек; из­вест­ные, опыт­ные стрел­ки, за­ря­див га­ков­ни­цы, [29] на­ве­ли их в по­ле и, при­пав за щит­ка­ми, вы­жи­да­ли неп­ри­яте­ля. Та­та­ры на­ездничали, гар­цо­ва­ли, подс­ка­ки­ва­ли к крепос­ти, из­ред­ка пус­кая стре­лы, ко­то­рые, не до­ле­тая к це­ли, вон­за­лись в зем­лю. Ка­за­ки не стре­ля­ли. Нес­колько раз ка­заки проси­лись у пол­ков­ни­ка из кре­пос­ти по­гу­лять за ва­лом и пере­ведаться с та­та­ра­ми; но пол­ков­ник уг­рю­мо от­вечал им: "Не по­ра!" или "Не спе­ши­те преж­де от­ца в пек­ло" [30]– и с не­тер­пе­ни­ем пог­ля­ды­вал на се­вер. Еще вче­ра, сей­час по при­ез­де Касьяна, пол­ков­ник Иван пос­лал гон­ца к полковн­ику при­луц­ко­му про­сить по­мо­щи и при­каз пиря­тинской сот­не не­мед­ля явиться под Луб­ны: го­нец не яв­лялся, по­мощи не бы­ло, пи­ря­тин­цы не шли. Та­тарс­кие на­ездники ста­ли сме­лее, на­ча­ли бли­же подъезжать к ва­лу; но грянул­а с кре­пос­ти га­ков­ни­ца, дру­гая, третья, и они рас­се­ялись, ос­та­вя на мес­те двух че­ло­век да ко­ня; один ле­жал нич­ком, буд­то спал; дру­гой, ле­жа квер­ху ли­цом, ма­хал ру­ка­ми по­чти до по­луд­ня, слов­но вет­ря­ная мельни­ца, а ра­неный конь все си­лил­ся под­няться, ста­но­вил­ся на передн­ие но­ги и, си­дя на зад­них, как со­ба­ка, су­до­рож­но вытягива­л длин­ную шею, гля­дя на кре­пость, так что страш­но бы­ло смот­реть на не­го; по­том, ша­та­ясь, па­дал и опять ста­но­вил­ся на пе­ред­ние но­ги…

29

– длин­ные кре­пост­ные ружья

30

– ад

Настал пол­день ти­хий, зной­ный. Та­та­ры, вы­ехав из-под выст­ре­лов кре­пост­ных ору­дий, сто­яли гус­ты­ми тол­па­ми; над чис­тым по­лем пла­вал в не­бе большой кор­шун; распу­стив ши­ро­кие крылья, вы­тя­нув но­ги, во­ору­жен­ные остры­ми ког­тя­ми, мед­лен­но спус­кал­ся он на тру­пы и, то­ропливо от­ки­ды­ва­ясь в сто­ро­ну, буд­то не­хо­тя по­ды­мал­ся квер­ху, ког­да ра­не­ный та­та­рин быст­ро взма­хи­вал ру­ка­ми. По по­лю трус­ком бе­жа­ла ка­кая-то пест­рая со­ба­ка, опус­тив хвост, по­ве­ся го­ло­ву и длин­ный вы­су­ну­тый язык; ус­та­лая, ос­та­но­ви­лась она пе­ред тру­па­ми, кру­гом по­ню­ха­ла по­ле, за­вы­ла и, под­жав хвост, бро­си­лась бе­жать со всех ног. Пол­ковник, оти­рая пот­ные гла­за, пос­мот­ри­вал на се­вер - на се­ве­ре ни­ко­го не бы­ло - только чис­тая степь, рас­ка­лен­ная по­лу­ден­ным солн­цем, да по сте­пи, слов­но бе­гу­щие ста­да бе­лых овец, мелькал по­рою жар­кий пар на да­ле­ком гори­зонте.

Герцик со­ве­то­вал пол­ков­ни­ку сде­лать вы­лаз­ку; полков­ник не сог­ла­шал­ся, ожи­дая ско­рой по­мо­щи.

–  На что вам, к че­му вам по­мощь, ког­да вы са­ми ве­ли­кий лы­царь?
– го­во­рил Гер­цик.
– При­дет по­мощь, вы ра­зобьете та­тар и все ска­жут: не сам раз­бил пол­ков­ник Иван, лю­ди по­мог­ли, еще, по­жа­луй, за­по­ют пес­ню, бабс­кую пес­ню:

Ой не са­ма пря­ла - Кума по­мо­га­ла; Дала ку­ме мис­ку пше­на И два кус­ка са­ла…

Бабская пес­ня, а за­по­ют ее на ваш счет - и вам бу­дет со­вестно, и прид­раться бу­дет не за что.

–  А хо­тел бы я пос­лу­шать, кто за­по­ет?

–  Язык без кос­тей! Лю­бая ба­ба за­по­ет - что вы ей скажет­е! Эту пес­ню дав­но по­ют, не стать вам, па­не, зап­ре­щать ее! Зап­ре­ти­те, еще ху­же, не­по­доб­ное ска­жут про вас, про хра­брого лы­ца­ря; и в При­лу­ках, и в Мир­го­ро­де бу­дут петь пес­ню, ко­ли в на­шем пол­ку по­бо­ят­ся… Я вас люб­лю, па­не мой, очень люб­лю. Вот от­ку­да бе­рут­ся сло­ва мои.