Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов
Шрифт:
Жить в простоте. — Вести простой образ жизни нынче трудно: для этого требуется куда больше раздумий и изобретательности, чем те, которыми располагают даже люди весьма толковые. Самые честные из них скажут, пожалуй, разве что: «У меня нет времени размышлять об этом так долго. Простой образ жизни для меня — цель слишком уж высокая; я лучше подожду, пока его не найдут люди помудрее меня».
Горные пики и зубцы. — В общем хозяйстве человечества важную роль играют меньшая плодовитость, частое безбрачие и вообще половая холодность высочайших и наиболее развитых умов, а также относящихся к ним классов; в крайней точке умственного развития весьма велика опасность нервного потомства, разум это познаёт и делает
Никакая природа не делает скачков. — Как бы далеко ни шёл человек вперёд в своём развитии, создавая видимость перескакивания из одной противоположности в другую, при более точном наблюдении всё же обнаруживаются места скрепления там, где новое здание выросло из старого. Вот задача всякого биографа: он должен мыслить о жизни согласно её основному закону, гласящему, что никакая природа не делает скачков.
Хотя и чисто. — Если человек одевается в хорошо отстиранные лохмотья, он одевается, правда, чисто, но всё-таки в лохмотья.
Речь одинокого. — В виде награды за пресыщение, отвращение, скуку, которые невольно несёт с собою одиночество без друзей, книг, обязанностей и страстей, человеку на какие-нибудь четверть часа достаётся иногда полное погружение в себя и в природу. Кто надёжно отгородился от скуки, тот отгородился и от самого себя: ему никогда не напиться крепчайшим живительным напитком из собственного глубочайшего родника.
Ложная слава. — Ненавижу те мнимые красоты природы, которые на самом деле что-то значат лишь благодаря познаниям, главным образом в географии, но сами по себе мало что дают чувству, жаждущему красоты: так, к примеру, вид на Монблан со стороны Женевы — нечто незначительное без спешащего на помощь энтузиазма, порождённого знанием; все горы там, что поближе, выглядят живописней и выразительней, — но они «далеко не так высоки», как, чтобы ослабить впечатление от них, спешит добавить это абсурдное знание. Зрение противоречит тут знанию: и разве оно может по-настоящему наслаждаться, противореча!
Путешествующие ради развлечения. — Они, как животные, карабкаются на гору, в глупости и поту; им позабыли сказать, что по дороге встречаются красивые виды.
Слишком много и слишком мало. — Все люди теперь слишком много переживают и слишком мало передумывают: они страдают от волчьего голода и от переедания зараз, а потому постоянно худеют, сколько бы ни съедали. — Кто в наши дни говорит: «Я ничего не пережил», слывёт дураком.
Конец и цель. — Не всякий конец — это цель. Конец мелодии — это не её цель, и тем не менее: если мелодия не дошла до конца, то она не достигла и своей цели. Парабола.
Безразличие великих природных явлений. — Безразличие великих природных явлений (в горах, на море, в лесу и пустыне) нам нравится, но лишь ненадолго: вскоре мы начинаем испытывать раздражение. «Неужто все эти явления не хотят нам ничего сказать? Неужто мы для них не существуем?» И у нас появляется чувство crimen laesae majestatis humanae [83] .
83
оскорбления человеческого величия (лат.).
Забвение замыслов. — Путешествуя, люди обычно забывают о конечном пункте поездки. Почти всякую профессию избирают как средство достижения какой-то цели; такова она и вначале, но затем превращается в самоцель. Забвение замыслов — глупость, которую совершают чаще всего.
Солнечная орбита идеи. — Когда идея только восходит над горизонтом, душа обычно ещё холодна к ней. И лишь восходя выше, идея постепенно начинает излучать всё больше тепла, а наивысшего
Чем можно настроить всех против себя. — Если в наши дни кто-то отважится сказать: «Кто не со мной, тот против меня», то все немедленно ополчатся против него. — Такое чувство делает честь нашей эпохе.
Стыдиться своего богатства. — Наша эпоха мирится лишь с одним-единственным видом богачей — с теми, что стыдятся своего богатства. Если о ком-то говорят: «Он очень богат», то немедленно испытываешь при этом такое же чувство, как при виде какой-нибудь отвратительно раздувшейся болезни, ожирения или водянки: приходится насильственно призывать себя к гуманности, чтобы в общении с ним такой богач не заметил, что вызывает наше отвращение. А уж если он кичится своим богатством, то к нашему чувству примешивается чуть ли не сострадательное изумление по поводу столь высокой степени человеческого безрассудства, так что хочется воздеть руки к небу и воскликнуть: «Несчастный калека, обременённый непосильной ношей, закованный сотнею цепей, которому каждый час приносит или вот-вот принесёт что-то неприятное, в руках и ногах которого любое событие, случившееся в одной из двадцати стран, отзывается дрожью, неужто ты можешь заставить нас поверить, что чувствуешь себя в своём положении хорошо! Как только ты появляешься в обществе, мы сразу понимаем: для тебя это — всё равно что пройти через строй под взглядами, выражающими лишь ледяную ненависть, назойливость или молчаливую издёвку. Пусть ты получаешь свои деньги легче, чем другие, — но это деньги излишние, они доставляют тебе мало радости, и уж во всяком случае сохранить все свои деньги тебе сейчас куда тяжелее, чем прежде было их добыть. Ты постоянно страдаешь, потому что постоянно тратишь. И если в тебя вливают всё новую, искусственную кровь, то это тебе не помогает: ведь сидящие у тебя на загривке кровососы, неизменно сидящие там, причиняют тебе боли не меньше! — Но будем справедливы: тебе трудно и, наверное, невозможно не быть богатым — ты вынужден сохранять своё богатство, вынужден постоянно приумножать его, наследственная склонность твоей природы для тебя — ярмо; но поэтому не обманывай нас, а честно и открыто стыдись ярма, которое на себе несёшь, ведь в глубине своей души ты устал и больше не хочешь его нести. Такой стыд — не позор».
Необузданность в высокомерии. — Некоторые люди настолько высокомерны, что не умеют иначе хвалить что-то ценное, которому выражают публичное восхищение, чем изображая его первым шагом, переходом к самим себе.
На почве позора. — Человек, который стремится отнять у людей какое-либо представление, обычно не довольствуется его опровержением и изгнанием сидящего в нём червя нелогичности: нет, он, убив червя, ещё и швыряет яблоко в грязь, чтобы сделать его непривлекательным для людей и внушить им отвращение к нему. Действуя так, он думает, будто нашёл способ сделать невозможным столь обычное «воскресение на третий день» опровергнутых представлений. — Но он заблуждается, ведь плодовое семя представления быстро выпускает новые ростки как раз на почве позора, посреди нечистот. — Следовательно: надо отнюдь не глумиться над тем, что хочешь окончательно искоренить, не осквернять его, а с уважением класть его на лёд, принимая во внимание, что представления очень упорно цепляются за жизнь. Здесь нужно действовать согласно максиме: «Одно опровержение — это вообще не опровержение».
Жребий нравственности. — Когда несвобода умов слабеет, то, несомненно, слабеет и их нравственность (наследственный, традиционный, инстинктивный образ действий, основанный на нравственных чувствах), — но не отдельные добродетели (умеренность, справедливость, спокойствие): ведь наибольшая свобода сознающего себя ума прямо-таки непроизвольно подводит его к ним, а уж тогда объясняет ему и то, что они полезны.