Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов
Шрифт:
Эти развратные Афины. — Даже когда на рыбном рынке Афин появились свои мыслители и поэты, греческий разврат всё равно выглядел более идиллическим и утончённым, чем разврат римский или немецкий в любую эпоху. Голос Ювенала прозвучал бы там, как глухая труба: ответом ему был бы вежливый, почти детский смех.
Сообразительность греков. — Поскольку желание победить и выделиться — неискоренимое природное качество человека, более древнее и исконное, чем почтение и радость равенства, то греческое государство санкционировало гимнастические и мусические соревнования для равных, то есть обозначило границы арены, где тот первый
«Вечно живущий Эпикур». — Эпикур жил во все времена и всё ещё живёт, оставаясь неизвестным тем, что называли и называют себя эпикурейцами, и не пользуясь признанием у философов. Да он и сам позабыл, как его зовут: это была самая тяжкая ноша, какую он когда-либо с себя сваливал.
Стиль превосходства. — Студенческий немецкий язык, манера выражаться, свойственная немецким студентам, зародились среди тех студентов, которые не учатся; эти пытаются добиться своего рода превосходства над своими более серьёзными товарищами, показывая всю маскарадность образованности, благовоспитанности, учёности, порядка, умеренности и всегда произнося слова из этих сфер так же, как это делают более успешные и учёные, но с вызовом в глазах и сопроводительной гримасой. На таком языке превосходства — единственном, что есть в Германии оригинального, — нынче бессознательно заговорили и государственные деятели, газетные критики: это беспрестанное ироническое цитирование, беспокойная, задиристая стрельба глазами направо и налево, это немецкий язык кавычек и гримас.
Зарытые в землю. — Мы отступаем в неизвестность: но не по причине личного недовольства чем-нибудь, как если бы нас не удовлетворяли современные политические и социальные условия, а потому что своим отступлением хотим сберечь и скопить силы, которые когда-нибудь позже будут позарез нужны культуре, и нужны тем больше, чем больше это настоящее является этим настоящим и как таковое выполняет свою задачу. Мы образуем капитал и хотим надёжно его вложить: но, как и в любую эпоху повышенного риска, делаем это, зарывая его в землю.
Тираны в сфере ума. — Всякого, кто в наше время совершенно воплощал бы собою какое-нибудь одно моральное качество, как это делают герои Теофраста и Мольера, сочли бы больным и говорили бы, что у него «навязчивая идея». Если бы мы могли погостить в Афинах третьего века, нам показалось бы, что они населены идиотами. Теперь в каждой голове царит демократия понятий — властвуют сразу многие: а одно отдельно взятое понятие, которое захотело бы царить безраздельно, называется нынче, как уже сказано, «навязчивой идеей». Это наша манера убивать тиранов — мы отсылаем их в сумасшедший дом.
Самый опасный вид эмиграции. — В России существует эмиграция интеллигенции: люди едут за границу, чтобы читать и писать там хорошие книги. Но этим они способствуют тому, что их покинутая умом родина всё больше превращается в разинутый зев Азии, жаждущий проглотить маленькую Европу.
Одураченные идеей государства. — Чуть ли не религиозная любовь к царю перешла у греков на полис, когда с царями было покончено. А поскольку понятие переносит любовь лучше, чем личность, и, главное, не так часто обижает любящих, как это делают любимые люди (— ведь чем больше они уверены в чужой любви к себе, тем,
Не пренебрегать своим зрением. — Нельзя ли доказать, что каждые десять лет у образованных классов Англии, читающих «Таймс», ухудшается зрение?
Большие дела и большая вера. — Один вершил большие дела, а второй питал большую веру в эти дела. Они были неразлучны: но первый явно полностью зависел от второго.
Общительный. — «Мне от себя нету прока», — сказал один человек, чтобы объяснить свою тягу к обществу. «У общества желудок крепче моего — он меня переваривает».
Смыкание глаз ума. — Если человек привык размышлять о совершённых поступках и поднаторел в этом, то, совершая сами поступки (будь то даже просто писание письма или еда и питьё), нужно закрывать глаза ума. Мало того, в разговоре с человеком посредственным нужно уметь думать с закрытыми глазами мышления — как раз для того, чтобы спуститься до посредственного мышления и понять его. Это смыкание глаз — акт, который можно почувствовать и выполнить волевым усилием.
Самая страшная месть. — Если хочешь сполна отомстить своему врагу, то жди до тех пор, пока твои руки не наполнятся истинами и законными правами, — тогда ты сможешь хладнокровно пустить их против него в ход, и мщение станет равнозначно правосудию. Это самый страшный вид мести, потому что над нею нет никакой инстанции, к которой можно было бы апеллировать. Так Вольтер отомстил Пирону — пятью строками, в которых вынесен приговор всей его жизни, творчеству и устремлениям: и сколько было в них слов, столько было и истин; так он же отомстил Фридриху Великому (в одном письме к нему из Фернея{164}).
Налог на роскошь. — Люди покупают в лавках необходимое и насущное и вынуждены переплачивать, потому что платят заодно и за то, что хотя и выставлено на продажу, но покупается редко: это предметы роскоши, товары для любителей. Так роскошь облагает постоянным налогом простого человека, который вообще-то без неё обходится.
Почему ещё есть нищие. — Если бы милостыню подавали только из сострадания, все нищие умерли бы с голоду.
Почему ещё есть нищие. — Самую щедрую милостыню раздаёт трусость.
Как мыслители используют разговор. — Можно многое услышать, не вслушиваясь, — если умеешь хорошо видеть, но на время терять из виду самого себя. Но люди не умеют использовать разговор; слишком много внимания они тратят на то, что говорят сами и чем хотят возразить, в то время как настоящий слушатель нередко довольствуется тем, чтобы ответить скупо, сказав что-нибудь вообще в виде дани вежливости, но удержать в чуткой памяти всё, что произнёс другой, вместе с его манерой интонировать и жестикулировать, с тем, как он это произнёс. — В обычном разговоре каждый мнит ведущим себя, как если бы два корабля, плывя рядом и то и дело слегка сталкиваясь бортами, простодушно полагали бы, что сосед плывёт следом или даже тащится за ним на буксире.