Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— У меня нет шансов?
— Что? — приподнимается на вытянутых руках. — В каком смысле? Я с тобой. Зачем ты…
— Игорь называет Красова отцом, а я…
— Со временем пройдет, — c облегчением выдыхает — Мне очень жаль, любимый, но…
— Нет-нет, я не в том смысле, что его ревную, — хотя, пиздец, еще и как, но об этом знать Смирновой нет резона, — или прошу о повиновении или беспрекословном подчинении. Юль?
— … — она поклевывает нежно поцелуями мой подбородок, аккуратно и целенаправленно подбираясь к о чем-то шепчущим — вероятно, о пощаде — немного пересохшим
— Я для него чужой? — спрашиваю, как будто заявляю.
— Скорее, незнакомый, Свят. Не до конца изученный, если можно так сказать. Ты для него закрытая и неизвестная, но очень интересная книга с большим количеством красочных картинок.
— О динозаврах? — ухмыляюсь.
— Почти. Он ведь неспроста называет тебя «цюдисем», — хихикает, когда кривляется, изображая говор малыша. — «Цюдисе», «цюдисе», «цюдисе». «Осень стласный», «больсой и сёрный»! Говорил?
Откуда она все это знает?
— Святик?
— Говорил! — киваю головой.
— Ну вот! К тому же… Господи! — теперь она хохочет. — Ты так миленько кусаешься и меня грызешь, а когда пускаешь в ход клыки, щекоча языком…
— Не начинай!
— Кусь-кусь, а потом, — Юля медленно облизывает губы, — ты садишься за живой банкетный стол и…
Да, совсем не спорю с последним утверждением. Я чересчур голодный зверь, а с ней, к тому же, полностью теряю голову и становлюсь каким-то диким и неконтролируемым. Короче, я, похоже, полностью муштрой отбитый, откинувшийся, а на гражданке — чумовой!
— Сейчас укушу, жена! — сжимаю мягкие бока. Смирнова ойкает и тут же замолкает. — Я не напираю? Не заставляю? Как считаешь? Все в рамках правил?
— Вполне. Хотя, откровенно говоря, я не знаю, как в таких случаях должно поступать.
— Ты ведь ходишь к Лесе? — шепчу, как будто бы о чем-то заклинаю или прошу об одолжении, гундошу и, как ущербный, жалобно стенаю.
— Да.
— Зачем?
— Мне это необходимо.
— Зачем?
— Сын был там пару раз, после…
— Ты ей доверяешь? — по-моему, я сильно удивляюсь.
— Я выговариваюсь там. Я…
Да уж! Шепелева — мастер на «послушать», но, как выяснилось, не очень-то беспристрастный контролер.
— Ты ворвался в нашу жизнь чересчур внезапно. Вспомни, пожалуйста, как это все было. Тогда ведь даже я опешила и чуть не сошла с ума, когда увидела тебя впервые после… После твоего освобождения! — как она тактично обходит острые углы. — Он называет тебя папой, Свят. Знаю, что ты тоже это слышал.
— Когда забывается! Похоже, сладкий просто путает мужчин. Я буду терпелив, Юла. Буду, буду, буду, — самолично убеждаюсь в энный раз.
— Дай ему время. Даже груднички не к каждому идут на руки: с кем-то — «Вась-Вась», а для кого-то — громкий возглас «А-а-а-а». Дети настороженно относятся к такому. Они слабенькие физически, но вытягивают на эмоциях. Он пристально следит за тобой, к чему-то даже примеривается, где-то пристраивается, что-то изучает. Когда ты не видишь, он смешно копирует тебя.
— Я этого не знал, — растягиваю рот улыбкой.
— Поверь, пожалуйста, — царапает ногтями
— Юль! — прыскаю и тут же кулаком прикладываю свой рот. — Я ни о чем не сожалею. В армию я больше не вернусь. Ты поняла?
— Да.
— Пусть хоть золотом покроют те погоны. Рапорт подписан, узлы развязаны, а я свободный человек, который в скором времени намерен жениться на красавице, которую люблю. Знаешь, о ком я говорю?
Она кокетничает, миленько краснеет, жеманничает и глубоко вздыхает.
— Что там с кавалерийской походкой, женщина? Я начинаю дергаться. Кривые ноги или сжуренный кокетством тощий зад? Как я должен себя подавать, чтобы…
— Я не отпущу, Свят.
— … — выказываю взглядом охренительное изумление.
— Ты больше не уйдешь! У тебя семья и…
— И не собирался.
— Не уйдешь! — мне кажется, или она внизу, где-то там в районе сплетения наших стоп, грохочет голенькими пятками, угрожая мне расправой в случае неповиновения.
Не уйду и их не отпущу!
«Хочешь, чтобы слезно умолял? Зарываешься, козел!» — щебечет неугомонный и бестактный «папа».
— У него не выходит, конечно, — пока не слишком складный образ, к тому же есть вопросы по несформировавшейся детской конституции — но уверена, что он старается.
— Не выходит! Ну надо же, — громко пырскаю. — Ну ты подумай. Торжественно клянусь, что отрепетирую с ним строевой шаг, Юла.
— А этот жест! Ты видел? Видел, видел? — она смешно коверкает воинскую честь, когда специально приставляет руку почти к самому уголку своего косящего на меня глаза, неуставно выгибая кисть. — Это весело… Ать! И Игорь — генералиссимус, отдающий мне приказ, в котором говорится, в каком виде я должна ему подать на завтрак яйца. Не замечал?
— Я не об этом. Он скучает за этим, — осекаюсь, чтобы не назвать настояще-бывшего холеным пидорком, — за этим Костей. Осторожно интересуется, когда он заберет вас. Я к такому не готов! Слышишь?
— Да, конечно.
— Это понятно? — свожу глаза на нос, рассматривая пристально жену.
— Конечно, — ресницами все подтверждает. — Но должно пройти время. Сын успокоится, он забудет и простит. Ага?
— Понимаю, понимаю, понимаю, — незамедлительно моргаю в знак своего согласия. — Он его не обижал?
— Нет, — молниеносно отвечает.
— Что за история с твоим уходом? Он его толкнул?
— Нет. Костя, — Юля заметно сглатывает, давится словами, проталкивает неприятное куда-то вглубь, — отвернулся и прижал к себе высокоподнятую руку, а Игорь за ней подпрыгивал, как маленький щенок. Расплакался, конечно, а потом замолк как будто бы обидой захлебнулся и тут же подошел ко мне. Сладкий, наверное, с тем, что мы уходим, наконец-таки смирился. Это было…