Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Э-э-э-э? — малыш задумчиво подкатывает глазки.
— Я тебе не нравлюсь? — обращаюсь к нему лицом. — Посмотри на меня, пожалуйста. Что мне нужно сделать, чтобы…
— Ты осень больсой, — сжимает со всей дури, на которую способен, мой бицепс и тут же пронзительно, но тихо верещит. — Зылезный, Господи ты Бозэ мой! Бозэ-Бозэ, — удрученно покачивает, как дряхлый старикашка, головой.
— Таким уж я родился, — прискорбно соглашаюсь
— Ты целесцюл сёлный.
— Волосы такие? — дергаю за свои виски, с усмешкой уточняя.
Я,
— Весь сёлный, — дергает свободной ладошкой, как будто в пространстве обрисовывая мой четкий образ. — Стласный!
— Я не обижу, Игорь. Я деток обожаю. Не бойся, сладкий. Хорошо?
— Ты цюдисе, — подытоживая, громогласно заключает.
Увы!
— Пусть будет чудище. Но…
— С тобой осень интелесно и смесно. Мне нлавится кататься на санках. Ты осень сильный и клутой. А есё…
— Привет! — в приоткрытую дверь заглядывает немного чем-то перепуганная Юля. — Как вы здесь, мальчики?
— Ма? — Игорь вскидывается и приподнимается, ладошкой упираясь мне в плечо.
— Еще не спишь? — открыв пошире полотно, показывает нам себя, стоящей в небольшом дверном проеме.
— Сплю, — он тут же падает, как подстреленный, на взбитую подушку и демонстрирует мужской, пока еще, увы, сопливый храп.
— Свят? — теперь Смирнова обращается ко мне. — Уже поздно, — кивком указывает, что нам с ней тоже пора по щучьему велению в кровать. — Завтра поговорите. На целый день вот так, — вытянутыми пальцами стучит себе «под горлышко», — хватило впечатлений: и хороших, и не очень. Да, сладкий?
— Да, — бухтит как будто спящий мелкий человек. — Я кое-сто тебе налисовал, — он поднимается, переступая ножками, как мелкими копытцами, двигается по смятой простыне, чтобы взять с тумбочки какой-то размалеванный листок. — Вот! — плюхнувшись на задницу и, подогнув колени, тычет мне в нос свое яркое произведение искусства.
— Кто это? — внимательно присматриваюсь к трио, которое смеется с исчерченного цветными карандашами чуть помятого бумажного холста.
— Это мы. Ты сто не понимаес? — похоже, сын очень недоволен тупостью его отца. — Вот ма, вот я, вот мои санки, это баба снезная, это дядя Лохля, а это ты…
«Ты!» — он тычет в мою спину как будто каменный приклад. — «Ты! Ты! Вставай!».
«Хер тебе, сука ряженая, а не Святой!» — бухчу под нос и медленно переворачиваюсь с живота на спину. В одной руке зажата та граната, с который мы по воле долбаного случая оказались наедине.
«Руки!» — шипит урод. — «Руки!» — бедняга, по-моему, владеет слишком ограниченным набором простых, но в тоже время емких русских слов.
«Иди на х. й!» — хриплю и скалю зубы.
«Руки! Вставай!» — заводится
«Размечтался!» — в издевательской улыбке растягиваю губы. — «Сейчас мы сдохнем, мудозвон! Что выставился, сволочь? Оте.ать тебя, как занюханную шлюху? Смотри, что у меня есть!» — сую уроду свой кулак под по-собачьи двигающийся нос. — «О! Дошло, сучара! Я ведь разожму пальцы, а оттуда вылетит огненная птичка. Будет „бум“, а после — „бац“! Кишок не соберешь, кретин. Беги отсюда!».
«Дай!» — вопит еблан. — «Быстро!» — пытается схватить угрожающий кулак, снующий перед его небритой рожей. — «Ты!» — и что-то на своем «девчачьем» строчит.
О, милый идиот, да ты трусливый, зачумленный гандон. Мы боремся в грязи, как два задроченных барана. Он, стоя на коленях возле так и не поднявшегося меня, шестерит ручонками в отчаянных попытках вырвать огненную смесь, которую я со всей дури стискиваю.
«Жить хочешь, гнида?» — хохочу, как ярморочный дурачок.
«Дай!» — хрипит урод.
«Ребята, за вас! Сдохни, мразь…» — прикладываю коленом точно в пах, который у козла совсем не защищен, отталкиваю выродка и медленно раскрываю застывшую в скрюченном состоянии ладонь.
Господи! Не может быть! Это же… За ним, за вражеским напуганным моим огромным рвением отправить наш тандем к небесным ебеням дебилом, мне чудится она! Она, она, она…
«Юла-а-а?» — безмолвно раскрываю рот, горланю, чтобы прочь отсюда уходила, и приказываю ей, не оглядываясь на меня, бежать. — «Детка, детка… Кыш-кыш, Юля, улетай! Лети!».
Она, не обращая на меня внимания, волчком вращается, распуская белое как будто свадебное платье, смеется, запрокинув голову, щурится и подставляется лицом под ослепительный солнечный свет. Смирнова наслаждается мирной жизнью, которой здесь вообще не пахнет. Ее здесь, по Божьему велению, просто нет.
«Как ты меня нашла, Юла?» — осторожно приподнимаюсь, локтями упираясь в землю. — «Юлечка?».
«Не надо, Свят!» — она вдруг резко останавливает бешеное вращение, подходит ближе к иностранному скоту и острым подбородком упирается гниде в исполосованное портупеей крепкое плечо. — «Хочешь что-то расскажу?».
«Что?» — плача, улыбаюсь.
«У нас с деткой все хорошо» — подмигивает и обходит обескураженного моим неадекватным поведением вражеского кретина. — «Я буду ждать тебя, любимый. Люблю, Свят! Прошу, сладкий, не разжимай кулак»…
— Почему у меня три руки? — посматриваю искоса на детский слегка помятый рисунок, который я пристроил на прикроватной тумбочке, стоящей возле моего места на кровати.
Прижав Юлу к себе спиной, обхватив одной рукой ее за шею, заставляю отклониться и полностью расслабиться на моей груди. Мы в полный рост отчетливо чернеем и резко отражаемся в зеркале большого шкафа с начинкой как будто бы купе. Смирнова возится и плавно марширует, изображая односторонний приставной шаг.