Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

— Как хорошо, что ты съездила в сто тридцать пятую! Теперь у нас, по крайней мере, есть чем бинтовать. А то сердце кровью обливалось смотреть на эту грязь, — говорила Марина дорогой. — А правда, что ты в бою участвовала?

— Нет, не участвовала толком. Раненых выносила, вот и всё.

— Смелая ты.

— А чего бояться? — Христина пожала плечами, чуть улыбнулась. — На всё воля Божья.

— И всё-таки страшно… — Марина зябко повела плечами, поёжилась, а потом оживилась: — А я дежурила вчера вечером. Представляешь, к нам загремели какие-то… Ну, не знаю кто. Говорят, что диверсанты или

шпионы. А они сами говорят, что они в разведке были, просто что-то случилось и они вышли не туда. А ты как думаешь?

— О чём ты?

— Ну, мне Коровин рассказывал, что вчера в лесу нашли каких-то вроде как наших разведчиков. Но кто это такие и что здесь делают, никто не знает.

— Может, и правда разведчики. Сейчас же фронт каждый день двигается, они легко могли вернуться не туда, откуда уходили.

— А может, и диверсанты вражеские. Представляешь? Ну, теперь это сам полковник решает. Говорят, они с ночи так у него и сидят.

Христина хотела было что-то ответить, но из палаток, до которых они почти дошли, донёсся протяжный измученный стон. Она бегло перекрестилась, вздохнула про себя: «Помоги, Господи, рабам Твоим вынести нечеловеческие муки». Начинался новый день.

Он был полон обычных забот: больших и маленьких, лёгких и невыносимо тяжёлых. Подполковник Кожухов, главный хирург, которому она ассистировала, оперировал часов шесть без перерывов. Когда, кажется, операция была закончена, обессиленного, истёкшего кровью бойца уносили со стола и Кожухов облегчённо стягивал с головы липкими от крови руками пропитанную потом шапочку, в дверной проём тут же просовывалась тёмненькая Маринина головка. «Константин Николаич, ещё один. Открытый оскольчатый перелом костей малого таза… Ну, и ещё повреждения…» — тихо говорила она. Кожухов кивал головой. На стол приносили очередного паренька, вместо живота у которого было кровавое месиво. Серые, сухие глаза Кожухова в паутинке морщин смотрели на Христину. Христинины — на него. Кожухов глубоко вздыхал, говорил: «Зовите Катерину, готовьте анестезию». А потом, чуть помолчав, почти про себя: «Лучше бы пристрелили парня на месте, ей-богу».

Но, по крайней мере, теперь у медсестёр появились чистые бинты и полотенца. Можно было делать свежие перевязки. На прошлой неделе Христина ездила в сто тридцать пятую мотострелковую и привезла оттуда три огромных ящика медикаментов.

Поездка была долгой и тяжёлой. Попутка сломалась на полпути, да и в самой дивизии медикаментов не оказалось. Пришлось ждать несколько дней. Потом, когда их наконец подвезли, начались тяжёлые бои, и Христина осталась помогать с большим потоком раненых. Над многими пришлось читать ей отходные молитвы…

— Давление падает, — тихонько сказала Катерина.

Кардиомонитор не заставил себя долго ждать: его короткие пищащие звуки замедлялись. Линия кардиограммы, прыгавшая вверх-вниз, стремительно выравнивалась.

Где-то далеко глухо ударил гром. Орудия? Или гроза?..

— Атропин, быстро, — пробормотал Кожухов.

Не помог ни атропин, ни дефибриллятор. Через несколько минут тело вынесли. Кожухов устало опустился на складной табурет.

Христина даже не успела договорить про себя молитву за упокой: в прихожей загремели резкие голоса. Нужно было вставать и идти.

—

А разрешение полковника Ковалёва есть? — Марина стояла в углу первой приёмной, испуганно прижав руки к груди и всё больше вжимаясь в туго натянутую ткань палатки, которая сейчас трепыхалась от сильного ветра.

Спиной к Христине у входа стояли трое бойцов. Один из них почти повис на другом. С правой поджатой ноги у него капала кровь.

Третий стоял рядом, широко расправив плечи и заложив руки в карманы. Коротко остриженная чёрная голова его была немного наклонена вниз, загорелая шея, выглядывающая из-под грязного, видавшего виды маскхалата, напряжена. Ноги расставлены широко и уверенно.

— Вам на каждый чих, что ли, разрешение нужно? А если он помрёт сейчас? — заговорил парень, поддерживающий раненого.

— Не помрёт, — неуверенно пробормотала Марина.

— А если у него гангрена начнётся?

— Какая гангрена…

Черноволосый мужчина сделал нетерпеливое движение головой, устало повёл плечами, будто услышал противный и до смерти ему надоевший звук.

Христина замерла.

На несколько секунд просто впала в ступор, перестала даже дышать.

Мужчина нетерпеливо повернул голову, указывая Марине на столик с инструментами. На несколько секунд Христине стал виден его профиль, правильный, с ровным носом, тонкими, сжатыми в одну линию растрескавшимися губами, тяжёлой линией бровей, резким нахмуренным лбом и небрежными короткими прядками остриженных ёжиком чёрных волос…

Она ведь знала, что услышит. Просто не могла поверить.

Его голос, незнакомо охрипший и низкий, полоснул не по ушам — прямо по сердцу, так, что ей пришлось судорожно схватиться за грудь.

— Послушай, что тебе, сложно наложить пару швов? Он просто распорол ногу по дороге. Если это проблема, дай нам нитки, иглу и хлорогексидин, я смогу зашить сам.

В следующее мгновение Христина, словно ошпаренная, выскочила через второй выход на воздух. Несколько минут просто стояла, тяжело дыша и прижимая руку к сердцу, как-то враз переставшему справляться со своей работой.

С океана дул сильный порывистый ветер, и тёмные грозовые тучи уже закрывали горизонт. На дивизию надвигалась густая темнота. Сквозь сизые облачка над головой бросало прощальные тревожные лучи августовское солнце, которое вот-вот должна была задёрнуть вихревая мгла.

Ветер трепал деревья и высокие травы. Впереди быстро бегали люди, придерживая на головах фуражки и кепки. Кто-то спешно укрывал брезентом технику.

Христинины короткие волосы выбились из-под белой косынки. Резкие порывы, напоенные запахами приближающегося дождя, били в её разгорячённое лицо. Дышалось тяжело: то ли от поднятой вихрем пыли, то ли…

Господи.

Господи, Господи, помоги, сохрани, защити…

На секунду ей показалось, что она и правда теряет сознание. Воздуха стало отчаянно не хватать, а ноги попросту подкосились, и Христина осела на истомившуюся по влаге землю.

Она замерла так, как упала. Ноги затекли и болели, рука устала, но она не могла найти в себе сил, чтобы шевельнуться. Вдалеке, за лесом, грохотал гром, и с каждым его раскатом рушилась и без того сожжённая до пепла жизнь двадцатичетырёхлетней Христины Качмарек.