Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

– Ну, что?
– улыбнулась она, обнимая Валеру за плечо, и задумчиво продекламировала: - Подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя… Мороз-то какой, да?

– Да, - послушно согласилась Валера и снова прибавила, доверчиво прижимаясь к Таниному плечу: - Декабрьский…

– Декабрьский, - кивнула Таня.

– Я, знаешь, сама себя так чувствую в последнее время, - задумчиво пробормотала Валера.

– Как?

– Не знаю. Ну… Декабрьской. Понимаешь?
– тихо спросила она.

– Декабрьской… - повторила Таня, прикрыла глаза и улыбнулась, лелея обрывки старых

дорогих воспоминаний. Декабрь, Новый Год…

– Это как у Маяковского, - вдруг сказала она.
– Помнишь?

– Смеёшься?
– фыркнула Валера и вздохнула.
– Но ты прочти мне. Я люблю, когда ты стихи читаешь на память.

– Да я и не вспомню сейчас, наверное. Кажется, это из «Облака в штанах»… Помнишь, Машка ещё любила? Из-за названия, - улыбнулась Таня.
– Оно ей всё ужасно неприличным казалось.

– Помню. Прочти… Ну хоть капельку.

Таня закрыла усталые глаза, прижала к себе Валеру покрепче, чтобы не терять драгоценное тепло, и, покачиваясь в такт хорею и слушая завывания безжалостной вьюги за окном, начала вспоминать:

– Как же там… Помню! Слушаешь?
– Валера тихонько кивнула, и Таня начала: - Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. «Приду в четыре», - сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушёл от окон, хмурый, декабрый…

– Декабрый?
– переспросила Валера.
– Декабрый… Да. Это правильно. Это… Как сейчас.

Она глубоко вздохнула и замолчала. Тихо потрескивали угольки в буржуйке, завывала снаружи, до костей пробирая, метель.Таня перебирала в пальцах короткие Валерины волосы.

– Плохо?

Валера ответила не сразу; Таня боялась, что она заплачет. Она улыбнулась.

– Не плохо… Декабро.

– Декабро?

– Ага. Декабро.

Помолчав, Таня спросила:

– А Максим Назаров что?

– Я, знаешь, чего боялась?
– Валера подняла голову и блеснула глазами.
– Я, Лисёнок, не того ведь боялась, чтобы любить… Миша - он бы хотел этого, я знаю. Я любить не боюсь. Я предать боюсь, - лихорадочно зашептала она.
– Предать, понимаешь? И я думала, знаешь, что Максим мне вместо Миши. На место Миши. Что я его вместо Миши делаю… А это ведь предательство, когда «вместо», понимаешь? Когда заменяешь, предаёшь и того, кого заменяешь, и того, кем, - продолжила Валера.
– И я этого так боялась… А пару дней назад сидела с ним рядом и понимала: должна я сделать с этим что-то! И спросила… - она замолчала, взволнованная и раскрасневшаяся, и как будто проглотила слёзы.

– Что спросила?
– тихо уточнила Таня, прижимаясь ближе к подруге.

– Спросила: «В болезни и в здравии?» Я так у Миши всегда-всегда спрашивала. И он… Он всегда мне… Он… - не в силах справиться с эмоциями, Валера заплакала было, но тут же принялась глотать и утирать слёзы. Таня могла бы её утешать, но знала: не сейчас. Нужно всё сказать.

– Он всегда отвечал: «В богатстве и в бедности», - осторожно, но твёрдо закончила она за Валеру.

– Да!
– всхлипнула та, утерев слезинки.
– Да, и… И я думала, что если Максим так же ответит, то я… То я, значит…

– Подменяешь им Мишу.

– Да! Я спросила…

И так испугалась! А он посмотрел на меня непонятливо, улыбнулся… И спросил: «Что?» - с трудом договорила Валера и разрыдалась наконец облегчёнными, усталыми слезами. И Таня, уже не сдерживая себя, смогла крепко-крепко обнять Ланскую, зашептать ей на ухо какую-то ересь, словом, утешить её ерундой так, как только женщины это умеют, по-настоящему и надолго.

– Я, правда, не знаю, как дальше будет… И смогу ли я… И он… И что получится… - в перерывах между подступающими к горлу рыданиями едва выговаривала Валера.

– Ну, ну, - шептала Таня, гладя Валерины волосы.
– Ну, хватит. Что будет, то будет. Всё наладится. Всё наладится у вас. Вот увидишь…

– А он на Камчатку уедет завтра ночью!
– обиженно всхлипнула Валера.

– Вернётся, вот увидишь, вернётся… И всё у вас будет хорошо.

Валера вдруг разом перестала плакать и выпрямилась. Жалостливо взглянула на Таню красными опухшими глазами.

– Вы когда уходите?
– спросила она.

– А ты реветь не будешь?
– спросила в свою очередь Таня и, получив в ответ не слишком уверенное мотание головой, со вздохом сообщила: - Завтра с утра.

Валера не всхлипнула, не удивилась, не огорчилась. Она только прикусила губу и кивнула, будто подтверждая какие-то свои опасения или мысли. Потом уставилась на Таню.

– У меня, Танюша, предчувствие плохое.

– Ну, ты нашла, конечно, что сказать!
– возмутилась Таня.

– Нет, послушай, не обижайся, Лисёнок!
– воскликнула Валера, встала, в волнении заломила руки.
– Правда… Не знаю. Не знаю, чего боюсь. А только… вот так.

– Ты, Валерик, этот настрой брось!
– примирительно проговорила Таня, подтягивая Ланскую к себе за руку.
– Ты это брось. Нам подробностей о задании не говорят, но ты сама подумай: кто на опасное задание трёх девок посылать будет?

– Да ещё таких, как вы!
– фыркнула Валера, слегка, кажется, успокоившись, и у Тани на сердце полегчало.

– Вот именно!
– весело поддакнула она. В это время у входа раздался страшный шум, будто внутрь ломилось, по крайней мере, стадо оленей, и на пороге, едва не выломав дверь, появилась почти неузнаваемая из-за налипшего повсюду снега Машка.

– Ну, ну! Дверь закрывай, всё тепло уйдёт!
– строго прикрикнула на неё Валера, всё же повеселев, но Машка и не подумала обратить на неё внимание. Она, стащив с головы шапку и продемонстрировав всем пылающие от мороза щёки и сияющую до ушей улыбку, с разбегу плюхнулась на лежанку.

– Ой как хотела меня мать да за пятого отдать!
– загорланила она, закинув ногу на ногу, и вдруг подскочила, уставившись на девочек совершенно пьяными, ошалело-счастливыми глазами. Таня с Валерой, не сговариваясь, прыснули со смеху. Валера даже потянулась потрогать Машин лоб на предмет температуры, но та, ловко вывернувшись, засмеялась и заговорила снова:

– А кто пятый? Ну? Отвечайте, быстро!

– Пьяница проклятый!
– в один голос выдали они слова давно зазубренной песни, и Машка снова повалилась на лежанку, весело допела оттуда: