Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

Таня инстинктивно сбавила шаг и снова уцепилась за Антонов рукав, словно маленький ребёнок. Калужный, глядя под ноги, чтобы не полететь лицом в снег, осторожно, но крепко придёржал её руку: я тут.

Так вот, почему так пусто. Вот, почему не слышно ни детских голосов, ни ругани местных жителей. Вот, почему обугленные, почерневшие от копоти стены смотрятся так тоскливо. Вот, почему даже снег здесь лёг как-то неровно, серо.

Здесь побывала война.

Цепенея от ужаса, Таня подумала: Господи, да неужели же на всей Земле так будет?..

Где-то далеко послышался голос

кукушки. Они что же, и зимой поют? Совершенно автоматически Таня принялась считать, но тут же оборвала себя: нельзя быть такой суеверной дурой, честное слово. Обернулась на едва поспевавших за прапорщиком девочек. Машка, загибая пальцы, считала почти что вслух. Даже Рут шевелила губами, навострив уши. Таня, фыркнув, не преминула скептически заметить:

– Чушь это всё.

Считать никто не перестал. Спустя минуту Антон, всё ещё придерживающий её за рукав, улыбнулся.

– Двадцать два.

– Что?

– Ещё как минимум двадцать два, Соловьёва.

И обезоруживающе развёл руками.

Их, порядком замёрзших и уставших, привели наконец к более-менее уцелевшей избёнке, заставив прождать на морозе (минус девять, между прочим, если верить треснувшему термометру на окне) еще полчаса. Когда они, окоченевшие и боязливо цепляющиеся друг за друга (по крайней мере, Таня с Машей), ввалились внутрь, встретил их молодой, лет тридцати, светловолосый капитан со строгим и несколько надменным лицом.

Внутри домик оказался, к Таниному удивлению, таким же, как и снаружи: совершенно простеньким. Не то, чтобы она ожидала увидеть супер-секретную современную базу… И всё-таки обстановка вокруг выбила её из колеи: изба была полупустой. Посередине, широко расставив кривые ноги, крепился к полу гроздями наскоро сколоченный стол. Справа, у окна, стояла этажерка, такая же приземистая и неуклюжая. К потолку каким-то образом крепился старенький проектор, стена напротив него была обита посеревшей простынёй. Стол и этажерки были завалены картами, тубусами, какими-то вычислительными приборами. Больше никакой мебели не было.

Не произнеся ни слова, капитан вынул из чёрной папки четыре одинаковых листа бумаги и положил их на стол поверх карт. Порылся в планшете, извлёк на свет погрызенный карандаш и отошёл к своим чертежам и планам, совершенно забыв о них, замерших в нерешительности.

Таня даже удивиться не успела: Антон, стоявший между ней и Рут, легонько подтолкнул их в спины и сам первый подошёл к столу. Таня, бросив осторожный взгляд на бумагу, успела выловить из плохо различимого в полутьме текста только пару слов: «… составляют государственную тайну…» Хотела было взять в руки, вчитаться, но капитан, обернувшись, так сердито взглянул на неё, что Таня вздрогнула. Да уж, она ему явно не понравилась. Но что за бумага-то, что с ней делать?

Антон, наклонившись, взял в руки замусоленный карандаш и, не глядя, подписал в первую строку пару слов; затем, всё так же не меняясь в лице, поставил размашистую подпись снизу и протянул карандаш Тане. Та, нерешительно повертев его в пальцах, незаметно дёрнула Антона за рукав, встретилась с ним взглядом: что это? Можно подписывать? Всё нормально? Он, кажется, понял: успокоительно кивнул, сказал

неслышно:

– Фамилию, имя, подпись.

Таня, не глядя, да и не видя, черкнула на сизом листе. Рут последовала её примеру. Машка благоразумно решила ознакомиться. Отчаявшись увидеть что-то в полутьме, она с грохотом свалила на пол вещмешок и принялась рыться в нём, оглушительно чем-то шурша. Рут смотрела на неё с осуждением. Антон не смотрел и оставался спокойным, но Таня видела, как подрагивают от желания улыбнуться уголки его губ. Злобный капитан, казалось, был в ступоре. Наконец, Машка извлекла из недр вещмешка карманный фонарик и принялась читать, шевеля губами.

Капитан из ступора вышел.

– Подписывай, - холодным, не терпящим возражений тоном сказал он.

– А что такое кон… кон-фи-це-ден-аль-ность? Кон-фи-де-це…

– Подписывай.

У Тани аж мурашки по спине пробежались: неприятный же тип… Машка, насупившись, бумагу всё-таки подписала. Капитан, практически вырвав лист из её рук, обошёл стол и, опершись на него руками, проговорил, буравя их взглядом:

– Вы дали подписку о неразглашении. Вся информация является совершенно секретной. Любая утечка будет квалифицироваться как измена Родине. Никому, надеюсь, - покосившись на Машку с Таней, с нажимом добавил он, - о последствиях напоминать не нужно?

Вот бывают же таким противные люди! Желая найти подтверждение своих мыслей на лице Калужного, Таня обернулась к нему и вдруг подумала: да ведь и он когда-то для неё был таким! Вселенским злом, мерзким типом, только думающим о том, как бы извести, помучить, добить… И ведь изводил же. Ещё как! И когда это всё случилось? Как произошло? Не так давно она мечтала дать ему кулаком в нос, а сейчас вот то и дело заглядывает в лицо, ищет в нём успокоение, чувства чужие - или уже свои?..
– угадывает. Думает, что это самое прекрасное лицо в мире. Только морщины надо пальцами разгладить, шрамики - водой смыть… Боль из глаз, наверно, уже не вынешь, но она ведь любит его и так…

Капитан не назвал ни имени своего, ни фамилии. Но, наверное, в этом царстве пустоты и хаоса так и должно быть. Несколько подобрев после того, как подписка была получена, он отправил их заселиться и поесть.

После обеда за ними никто не пришёл. Снаружи слышались крики, какая-то возня и топот: было явно не до них. Домик, в который их поселили, был симпатичным и, главное, не очень холодным, и Таню начало клонить в сон. Болела голова, грудь, мёрзли руки, но такое в последнее время случалось с ней довольно часто. Спать хотелось и не хотелось: ляжешь, а через пятнадцать минут разбудят, и чувствовать себя будешь ещё паршивее.

Но Антон, сосредоточенно рассматривавший было у окна какой-то план местности, тихонько подошёл к ней, положившей голову на руки. Машка уже давно спала. Рут была не в меру даже для себя тиха и мрачна.

Антон, опустившись на соседний стул, - Таня различала по звукам - легонько потянул прядь её рассыпавшихся по плечам волос. Она подняла голову, встретилась с его чуть усталым, мягким взглядом.

– Поди поспи, - прошептал Антон, задумчиво наматывая на палец локон.
– Поди, я тебя разбужу.