Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Ладно! Легко сказать - ладно… Всё на словах легко. Но Машка, собрав в кучку всю свою уверенность и наглость, быстро затопала сквозь метель к огоньку блиндажа. Почти у самой двери перед ней возник маленький, остроносый Лыткин. Он хотел было что-то спросить, но, узнав в посетителе Машку, к тому же решительно настроенную, вздохнул и отошёл в сторону. «То-то же», - сердито подумала она, замерла на секунду, пытаясь собраться с мыслями, но поняла, что так будет только хуже, и просто толкнула дверь.
Всё было так, как она думала: на столе, скупо освещая разложенные
– Товарищ майор, - пропищала она.
Головы тут же повернули оба.
– Товарищ майор, мне с товарищем подполковником надо поговорить, - заявила Машка, соображая, кто из них убьёт её первый.
Майор Никитин, постояв пару секунд, неслышно хмыкнул и даже сделал движение к двери, но Ставицкий, окинув Машу непривычно холодным взглядом, остановил его.
– Надо говорить - говори, - безэмоционально сказал он.
Вот как мы играем, да?
Да только с ней это не пройдёт! Она не кто-нибудь там, она же Широкова! А Широковы у них в деревне самыми твердолобыми и упрямыми считаются. Вот попроси ты у какого-нибудь Широкова, к примеру, капусты, или репы, так он, пока ты…
Нет, нет, от темы не уходить!
– Товарищ майор, - внутренне подобравшись, выпалила она.
– Не могли бы вы уйти? Мне очень надо.
На этот раз Никитин, хмыкнув чуть громче, улыбнулся Ставицкому и, несмотря на его протест, быстро покинул блиндаж. Хлопнула входная дверь. Несколько снежинок залетело внутрь, по Машиной спине пробежался зимний холодок.
Ставицкий склонился над картой.
– Ну, что пришла?
– строго спросил он.
Значит, не выйдет ему всё сразу сказать… Да и что сказать, Машка толком не знала, а выкручиваться было надо. Мысли в голове разбегались, и она выпалила первое, что пришло ей на ум:
– Рапорт хочу написать!
– Какой рапорт?
– подполковник всё же поднял голову, окинув её взглядом серых глаз, но потом снова уставился в карты.
– Надо - так садись, пиши.
Пододвинул даже ручку с бумагой. Надо же, какой заботливый. Ну, как же, напишет она ему! Сейчас напишет! Раздражённо цокнув языком, Маша опустилась на скамейку напротив Ставицкого и принялась строчить всё, что приходило ей в голову. Изредка бросала косые взгляды на руку подполковника, лежащую совсем рядом с ней. Пальцы его подрагивали.
– Написала, - наконец кивнула она. Ставицкий остался неподвижен.
– Рассмотрю в порядке очереди. Если это всё, можешь идти.
– Мне в порядке очереди нельзя. Мне срочно надо, - потребовала Машка.
– Я ведь… Я ведь ухожу завтра.
Он вздрогнул. Спустя пару секунд отложил линейку, поднял на неё глаза. Строгость и напускное спокойствие в них растворились в усталости.
– Давай рапорт, - вздохнул он, взял из Машиных рук бумагу и начал устало, неторопливо читать: - Командиру четвёртого
В блиндаже повисла тишина, нарушаемая лишь треском сосновых дров. Подполковник Ставицкий медленно отложил рапорт в сторону и прямо посмотрел на Машку.
– Капустой?
– Так точно, товарищ подполковник, капустой, - и глазом не моргнув, проговорила она.
– Зачем тебе довольствие капустой?
– снова строго спросил Ставицкий, но на место убийственному спокойствию в его глазах, к Машкиному облегчению, пришли добрые огоньки.
– Так чтобы лифчик велик не был, - объяснила она.
– А то куда я завтра пойду? Как можно охотиться на шпионов в лифчике на три размера больше?
– Ясно, - поднял брови он и, помолчав, положил руки на стол и взглянул на Машку.
– Вот что мы с вами сделаем, сержант Широкова. Вернешься невредимой - выпишу тебе пожизненное довольствие капустой. Договорились?
Ты вернёшься назад.
Никто не тронет тебя.
Я люблю тебя.
Договорились?
– Ага, - кивнула Машка, заворожено уставившись на ярко горящие глаза.
Ей бы сказать сейчас, как она жалеет, что не умеет понимать самых простых вещей, и как ей жаль, что она не способна любить как следует, и что всё у нее через одно место, и что на самом-то деле…
Но подполковник Ставцикий встал, сбросив с плеч старый китель, и подошёл к радио. Покрутил какие-то колёсики, и маленький прибор зашипел; кто-то мягко и негромко запел. О любви, наверное… Всё в этом мире о ней.
Машка не умеет отгадывать загадок, но сейчас ей понятно, почему.
Плечи подполковника Ставицкого, прикрытые полинявшей тельняшкой, - широкие, сильные, и от загара, ещё не сошедшего, на них виднее становятся белые полоски шрамов. Маше хотелось дотронуться до каждого из них. И до волос, на вид таких жёстких, и до гладко выбритых щёк… И разгладить пальцами, наконец, такую строгую складку у него на лбу.
До войны Машка была страшной трусихой. И, признаться, она думала, что, несмотря ни на что, такой и осталась.
Нет.
Как иначе объяснить то, что она встаёт и подходит к его широкой спине, Маша не знает.
Нужно просто прыгнуть.
Владивосток передаёт крепкий по шкале Бофорта ветер, Владивосток передаёт, что средняя высота волн достигает пяти метров, Владивосток передаёт, что гудят телефонные провода и ломаются сучья деревьев.
Маша вздыхает и кладёт голову на плечо подполковника Ставицкого. Он вздрагивает и прижимается к её макушке щекой.