Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

– Ой да не отдай меня мать!

– Да что с тобой такое сегодня?
– улыбнулась Валера, вопросительно и в то же время счастливо взглянув на Таню: Машка не могла не заражать своей весёлостью. Таня, так же улыбнувшись, пожала плечами.

– Ничего, - вдруг, в секунду, успокоившись, ответила Машка. Прижала замёрзшие руки к груди, перевела взгляд потолок, потом снова на девочек.

– Спать давайте! Ты, Валер, вещи свои собери на всякий случай. Ставицкий сказал: может, раньше вы во Владивостоке окажетесь, чем думаете. Может, уже на днях…

Таня с Валерой снова переглянулись, на этот раз обеспокоенно.

–

Да что с тобой, Маша, правда?
– взволнованно спросила Таня. Машка только замахала на неё руками, едва не снеся со стола закоптелый чайник.

– Ничего, ничего!
– покачала она головой, потом затихла вдруг и улыбнулась ослепительной, сияющей улыбкой.
– Ничего… А только я так счастлива сегодня, девочки!

Утром Таня, в половине восьмого высунув из землянки нос, решила, что они, наверное, за ночь успели телепортироваться на Северный Полюс: мороз щипался нещадно, и плотная белая пелена укрыла полк, сделав его практически неузнаваемым. Окопы, накануне залитые грязной дождевой водой, превратились в катки, а голые, унылые деревья - в волшебных величественных великанов. В воздухе витал запах зимы вперемешку с тонкими солёными ароматами океана.

Все, учуяв запахи соли и водорослей, сказали: «Здорово». Никто ничего не сказал о том, что будет, когда за их спинами окажутся только водоросли и соль.

Валера пошла было провожать, но Антон, встретившийся им по дороге, немедленно отправил её обратно. «Никаких проводов и слёз, всё по-тихому», - сказал он, сердито блеснув из-под шапки глазами. Все знали это его состредоточенно-сердитое состояние собранности и готовности, и никто не стал с ним спорить.

– Лисёнок, - вздохнула Валера, повиснув у Тани на шее.
– Лисёнок…

Глаза у Ланской подозрительно заблестели, поэтому, чтобы пресечь всякие разговоры о плохих предчувствиях, охи, ахи и вздохи, Таня наскоро поцеловала её и передала в руки старшего лейтенанта Назарова, тоже околачивающегося неподалёку. Назаров с Калужным обниматься и разговаривать особо не стали. Постояли друг напротив друга пару секунд: за спиной Назарова - Валера, за Антоновой - Таня, Машка и Рут. Кивнули друг другу. Наверное, поняли что-то без слов.

«Мужчины… Друзья, старшие лейтенанты, защитники. Любимые», - отстранённо подумала Таня. Конечно, они понимают друг друга.

Она была, признаться, готова к бесконечной волоките, столь свойственной армии, когда сбор назначается на половину пятого утра, а выдвигаются все в половине пятого вечера, когда машины оказываются не поданы или люди не влезают в них, когда начинают проверять списки и оказывается, что кого-то не дописали или вписали лишним…

Но ещё не было и восьми, а у блиндажа Ставицкого уже стоял старенький грязный грузовичок. Возле него разговаривали Ставицкий с Никитиным. Заслышав приближающиеся шаги, оба обернулись и некоторое время молча разглядывали их. Взгляд у обоих был тяжёлый и пасмурный.

– Товарищ подполковник, - в тон общей суровости и сосредоточенности начал Антон, но Ставицкий оборвал его усталым движением руки.

– Вольно, - кивнул он, вздохнув. Снова повисло молчание. Не так далеко гремела канонада. Тихо падал редкий снег.

Майор Никитин опустил глаза на наручные часы.

– Время, товарищ подполковник, - негромко напомнил он.

– Знаю, - сердито оборвал его Ставицкий.

Поднял серые глаза на совсем белое, затянутое тучами небо. Несколько снежинок забавно осели на его чёрных густых бровях, но никто не улыбнулся.

Внутри Тани тонкой натянутой струной звенело напряжение. Она искоса посматривала на остальных: Антон был сосредоточен и спокоен, Рут - как всегда бесстрастна и чуточку угрюма, Машка - единственная из всех почти весела, бодра и оживлена.

– Товарищи старшие сержанты, - Ставицкий обвёл взглядом Таню и Рут, - сержанты, - его глаза задержались на Машке и на секунду потеплели.
– Старшие лейтенанты… Нам всем довелось служить в непростое время. Кого-то из вас я знаю больше, кого-то - меньше, - голос командира полка стал мягче и тише.
– Но, ребята и девчата, я каждого из вас знаю достаточно, чтобы честно сказать: вы достойно несёте на своих хрупких - и не очень - плечах это бремя. Вы не пугайтесь… Я знаю, что хорошие слова у нас говорить принято, только если впереди что-то действительно плохое. Но я вам от всего сердца говорю. В следующий раз… Приведёт Господь, увидимся уж во Владивостоке, наверное. На рожон не лезьте!
– вдруг сердито, по-отечески сурово прибавил он.
– Головой думайте, геройство глупое ни к чему!

Несколько мгновений Ставицкий молчал. На его седеющей красивой голове оседал снег.

– Но если… Если надо будет… - заговорил он глухо, и слова дались ему с трудом.
– Вы помните, кто вы такие. Помните, за что вы сражаетесь. За веру, за народ, за Отечество своё. Отступать нам теперь некуда. Пустого геройства не надо, вы мне, Калужный, головой отвечаете, - не смотря на них, тяжело говорил он.
– Но… Если придётся в землю лечь - так это только раз. Головы не теряйте, себя берегите, но, если нужно… Благословляю вас на великий подвиг, - почти неслышно закончил он, тут же заторопился странно, кивнул шофёру, ещё раз стремительно кивнул им и пошёл прочь. Майор Никитин сдержанно пожал руки всем четверым, указал в сторону грузовика.

Шофёр, весёлый щеголеватый дед лет шестидесяти, подсадил Таню, Машку и Рут в разболтанный кузов. Калужный остался стоять на земле, о чём-то негромко разговаривая с Никитиным. Но и он вскоре, дружески улыбнувшись начальнику разведки, лихо запрыгнул в кузов. Громко затарахтел мотор, заведённый не с первого раза, и перед Таней, ухватившейся руками за борт, стремительно полетел занесенный снегом четвертый мотострелковый полк.

Россия, нищая Россия, мне избы сирые твои…

Серые, старенькие землянки, паутина траншей и окопов, умело замаскированная техника, спрятанная в осиннике батарея Черных, перед лесом - покрытые белой пеленой могильные насыпи, одинокие отсыревшие кресты…

Место, в котором Таня прожила сотню жизней. Место, в котором набатом ударила по ней первая потеря, место, в котором она, видя в прицел СВД не мишень, а человека, - живого - в первый раз нажала на курок, место, в котором она впервые взяла в руки нож и, в буквальном смысле слова, ощутила на руках чужую липкую, тёплую кровь.

Место, в котором она нашла свою семью. Место, в котором люди доказали: чтобы быть друг другу братьями и сёстрами, не нужно иметь общей крови. Место, в котором она умерла и воскресла. Место, в котором она впервые почувствовала губы Антона Калужного на своих губах.