Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
– Так точно, - ответил он, даже не съязвив - только скривив губы.
Радугин исчез, растворившись в чёрной толпе.
«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!»
Из дверей казарм беспорядочно высыпали парни, бежали куда-то, кто-то кричал, а сирены всё выли и выли. Осипова перестала плакать, только бледнела всё больше, и только Надя, бросавшая на неё строгие взгляды, удерживала её от окончательной истерики. Калужный стоял, напряжённо всматриваясь в темноту, будто ища что-то. Тане хотелось кричать. Бомбардировщики будут здесь с минуты на
– Ох, простите!
– Таня мгновенно обернулась и увидела, как высокий симпатичный мужчина едва не сбил с ног Валеру, толкнув её. Она подняла на блондина свои огромные, влажные глаза. На секунду он замер, и Валера быстро отвернулась. Таня знала: подруга в жизни ни на кого не посмотрит, пока есть Миша. Не у неё есть - просто есть.
– Наши парни пришли, - шепнула стоящая сзади Машка.
Калужный быстро пожал руку толкнувшему Валеру мужчине и сказал что-то вполголоса, а потом повернулся к ним:
– Рота, слушать мою команду! Лейтенант Назаров - замыкающий.
Стараясь не смотреть в сторону казарм, откуда только-только выбегали курсанты, Таня уставилась на небо. Через несколько минут звёзд там не будет - только самолёты. Что, если они не успеют? Что, если не успеет Марк? Дэн?
– Что, если… Миша… - Валера подняла на неё полные ужаса глаза.
– Я его не вижу…
– Нет-нет, Валерочка, все успеют, - горячо прошептала Таня.
– Все успеют, все останутся живы. И мы с тобой.
– Наша история так не закончится, - зло, сжав зубы, сказала стоящая впереди Бондарчук, обернувшись к ним.
– Ни за что.
И они побежали. Стоило только сделать несколько шагов за ворота училища, как их обступил страшный, кричащий мир: даже сирен здесь почти не было слышно. Гудки, звон стёкол, скрежет бьющихся машин и люди, столько людей! Они бежали по улице в разные стороны, кто куда, натыкались друг на друга, падали и кричали, где-то истошно орал ребёнок; из общего шума Таня иногда выхватывала то скрип трамвая на стыке рельсов, то крик вороны в чернеющем небе. Люди напирали со всех сторон; Таня только стиснула Валерину ладонь, боясь отпустить её.
– Держать строй, не расползаться!
– крикнул откуда-то спереди Калужный. Вдруг с основной улицы они свернули в какие-то дворы, и Таня не помнила, чтобы когда-нибудь добиралась так до метро, но Калужный был впереди, и Калужный вёл.
Они услышали какой-то гул прежде, чем увидели круглое здание с буквой «М» и названием «Площадь восстания». Подобраться к нему было практически невозможно; метро было окружено со всех сторон огромной, бьющейся в конвульсиях толпой.
– Ну вот, мы уже близко, видишь, - прошептала Таня на ухо Валере, чувствуя, как всё внутри леденеет от страха. Внутрь они никогда не попадут.
– Самолёты, самолёты!
– истошно заорал кто-то, указывая в небо. Но они стояли на тротуаре за деревьями и, даже вытягивая головы, не могли ничего увидеть. Наверное, к лучшему.
Таня вдруг увидела лицо Калужного: он обернулся и быстро взглянул на них. Она не знала, что проскользнуло в его взгляде, но в следующую секунду он, стараясь перекрикивать толпу, заорал:
– Сомкнуть ряды! Взяли друг друга за бушлаты, за вещмешки, хоть за волосы! Назар, толкай парней!
– а потом прибавил тихо, так, что услышали только они, девчонки: - Если мы не пройдём, то это конец.
Она снова посмотрела на его бледное лицо с плотно сомкнутыми губами.
– Пошли!
– снова рявкнул он, схватив под локоть Сомову, у которой пары не было, и яростно, с какой-то животной агрессией оттолкнул первого человека, стоявшего впереди.
Одной рукой Таня сжимала Валерину ладонь так сильно, что, наверное, завтра останутся синяки, но ключевым словом было не «синяки», а «завтра». Другой она держалась за бушлат Бондарчук, стоящей впереди. Их толкали, их пихали, несколько раз она получила в живот и даже по голове. Со всех сторон на них давили, и казалось, что ещё несколько минут - и раздавят совсем. Ветер не дул, Таня вообще не чувствовала воздуха, дышать было нечем: единственное, что удерживало её здесь, за что она цеплялась - это редкие яростные реплики Калужного где-то впереди. Он кричал, почти рычал, расталкивая людей, матерился, иногда она слышала даже удары - и это было тонкой цепочкой, соединяющей её с реальностью.
Когда она увидела перед собой рамы входных дверей без стекла - не поверила.
– Быстрее, быстрее!
– кричали люди в полицейской форме, плечами сдерживая огромный поток людей и пропуская часть внутрь. Им осталось совсем чуть-чуть.
Таня закрыла и открыла глаза и вдруг увидела просто невероятное: слева от дверей прямо за полицейским, прижимаясь к стене, сидел, свернувшись в комок, малюсенький, грязный, чудом живой в такой давке котёнок.
Это бред. Слышишь, Соловьёва?! Даже не думай, даже не допускай мысли… Потому что если подумаешь, если только начнёшь - это станет концом для тебя. Таня почувствовала, что по щеке течёт обжигающе горячая слеза. Если она может просто зайти внутрь, спасая свою шкуру, и забыть об этом кусочке жизни, об этом маленькой частице добра, о живом существе, от которого через полминуты, когда все окончательно разберут гул самолётов, не останется даже кровавого месива, - чем она лучше тех, кто бомбит их?..
Всхлипнув в последний раз, она расцепила онемевшие пальцы и бросилась влево, вырвавшись у Валеры. Отчаянно принялась распихивать людей, поскользнулась, чуть не упала, но схватилась за чью-то куртку, побежала снова…
– Соловьёва, твою мать!!!
– услышала она голос за спиной. Калужный видит. Калужный кричит. И она не упадёт в оборок, она не поскользнётся, не умрёт здесь, она будет цепляться за голос. Хватая на руки серый комочек, Таня закрыла глаза: слишком страшно было идти обратно. И она просто ринулась наудачу, потому что уже не видела своих девчонок, не слышала Калужного и только чувствовала постоянную боль от ушибов, постоянные удары…
Её выловили за воротник из этого страшного водоворота, и вдруг сирены почти замолкли. Сначала она подумала, что, наверное, умерла, но потом, чувствуя возню на руках, приоткрыла один глаз, а потом второй.
Два ледяных чёрных омута смотрели на неё с таким бешенством, что она готова была закрыть их снова…
– Мать твою, ты последние мозги порастеряла?!
– рявкнул он почти ей в лицо, всё ещё держа за воротник бушлата.
– Дура, какая же ты дура!
Несколько секунд Калужный буравил её глазами, а потом вдруг отпустил, и она едва не упала. Приложила руку к груди: даже сквозь толстенную ткань бушлата Таня почувствовала своё сердцебиение. Господи. Она пока жива, а глаза у него… глаза… будто чёрные, расплавленные, а сверху покрыты льдом.