Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

– Зачем думать об этом?
– фыркнул он, глянув на неё, будто на умалишённую.
– Ты на самом деле такая тупая или притворяешься?

– Помереть охота?
– зло прошипела Бондарчук, сидящая сбоку.
– Мне как-то не очень. Успели и радуйся.

Последние люди спустились с эскалатора, и на станции повисла практически абсолютная тишина. Таня почувствовала вдруг: время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что тысячи человек думали сейчас только об одном - как бы замедлить эти секунды.

– Мама,

нам здесь долго сидеть?
– послышался детский голос.

– Тихо. Сколько надо, столько и будем, - шикнула женщина на ребёнка, и станция снова погрузилась в тишину. Только дышала толпа, как один смертельно раненый человек.

– Не думай о том, чего уже не можешь изменить, Соловьёва, - вдруг сказал Калужный тихо и почти серьёзно, прикрыв глаза.
– Иначе свихнёшься.

Она услышала глухой удар где-то далеко, по полу будто проползла лёгкая вибрация, и Таня поняла: началось. Одной рукой сжав Валерину руку, а другой - щупленькое тельце котёнка, она положила голову Валере на плечо и закрыла глаза. Это не так страшно.

Разрывы ближе и ближе, и она чувствует, как дрожит воздух; дети плачут, кто-то кричит, и станция, прежде погружённая в страшную тишину, погружается в ещё более страшный хаос. Слышится звон металла и какой-то страшный скрежет, стены, кажется, ходят ходуном, и Таня не открывает глаз, потому что чувствует, как сверху сыпется пыль, только сжимает Валерину руку сильнее, что-то говорит ей, но та, конечно, не слышит, слишком всё дрожит и ревет. Она ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды ударяются прямо над ними, потому что стены действительно сотрясаются, а уши закладывает. Ещё чуть-чуть — и она, наверное, уже никогда не откроет глаза.

И всё-таки открывает, потому что кто-то тянет её за рукав: это совсем маленькая девочка, вся осыпанная пылью и штукатуркой; глаза у неё безумные и совершенно пустые. Таня разнимает руки и обхватывает ими её, крепко прижимая к себе, и снова что-то говорит, и сама не знает, что.

Но разрывы, эти страшные, громкие хлопки, от которых дрожит здесь всё, стали тише и дальше. Девчонки одна за другой подняли головы, переглядываясь, будто не веря: они живы. Бледные, усталые, измученные лица. Таня, открыв глаза, посмотрела на часы, висящие над путями: два пятьдесят две.

Сорок семь минут назад её жизнь разделилась на «до» и «после».

Калужный сидел точно в такой же позе, что и до взрывов: только губы, превратившись в одну полоску, были сжаты сильнее, и кулаки, лежащие на согнутых коленях, стали совсем белыми.

Девочке было лет пять, не больше. Чумазая и несчастная, она живо напомнила Тане Сашеньку, только волосы у той были гораздо темнее.

– Ну, как тебя зовут?
– тихо спросила Таня, всё ещё содрогаясь от далёких разрывов.

– Полина… - едва слышно ответила девочка.
– Я здесь потеряла маму.

– Я Таня. Ничего, мы её найдём. Сейчас подойдём к дядям милиционерам, и найдётся

твоя мама. Только пока посиди здесь со мной, хорошо?
– спросила Таня, и маленькая Полина кивнула.
– Валерочка, ты как?

Валера только кивнула головой, поводя плечами: мол, всё ещё в шоке оттого, что жива. Машка, Надя, Рита Лармина, маленькая Лена Нестерова, Арчевская, Корабельникова, Ярных… По мере того, как на станции люди начали разговаривать, они снова сползлись к котёнку и к Полине. С ней играли, болтали, шутили и не давали скучать и плакать.

– А котёнка будут звать как?
– поинтересовалась Машка.

Таня задумалась.

– Это девочка или мальчик-то?

– Да девочка, на мордочку посмотрите!

– Нашла куда смотреть, Арчевская, мальчик это!

– Да девочка!

– Это мальчик, - сказал подошедший Назаров, улыбнувшись и поднимая котёнка за шкирку.

– Будет Майор, - выпалила Таня первое, что пришло в голову.

– Как остроумно, - снова скривился Калужный.
– Только попробуйте, повторяю, притащить его в училище. Мне ещё блохи там не нужны, вас хватает.

Назаров подмигнул им, стоя за спиной Калужного, и подошёл ближе. Девчонки потихоньку расползлись обратно, и они остались втроём: Валера, Назаров и Таня.

– Лейтенант Назаров, но, так как вас я никаким боком не касаюсь, можно Максим и на «ты», - широко улыбнулся он. Таня не строила никаких иллюзий на свой счёт: улыбался он Валере. Та подняла на Таню такие жалобные и испуганные глаза, что Таня не могла не помочь.

– Очень приятно, - любезно ответила она.
– Курсант Соловьёва… То есть Таня. Это Лера. Лера, - обратилась она к сжавшейся Валере, - не волнуйся так, с Мишей наверняка всё хорошо. Миша - это её жених. Видите, очень переживает.

– Я… Да, вижу, - болезненно и как-то принуждённо улыбнулся Назаров.
– Ладно, я… пойду к вашим парням.

– Спасибо, - Валера положила голову на Танино плечо.
– Не знаю, как отвязалась бы от него. Хороший же парень, кстати.

– Ты к чему это?

– Присмотрись!
– Валера стукнула её по лбу.
– Так и хочешь старой девой помереть? Марк ей не нравится…

– Марк - мой друг!
– возмутилась Таня.

– А этот парень новый, Дэн? Тоже?

– Да!

Валера обречённо вздохнула, закатив глаза.

– Ты неисправима.

Потекли бесконечные минуты, сливавшиеся в часы. Бомбёжек не было, но и из метро никого не выпускали: сообщения о полной безопасности снаружи ещё не поступало. Таню клонило в сон, сказывалось хроническое недосыпание, но Полина удобно устроилась на её руках и сопела, а будить ребёнка ей не хотелось.

– Я сейчас с ума сойду, - пробормотала Машка, которая никак не могла удобно устроиться на своём вещмешке.

– Чтобы сойти с ума, надо его иметь, Широкова, - Калужный презрительно глянул на неё, поджав губы.