Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

– Ну, беги, если занята. Я навещу на днях, свяжусь с тобой, - он постарался улыбнуться, но вышло плохо; дядя Дима встал и направился к двери, но вдруг обернулся.
– Таня, не называй ни имён, ни фамилий. Не говори о матери, брате и сёстрах, о моей должности и характере моей деятельности. Запоминай людей, которые спрашивают.

– Вы не дадите мне автограф, пани Верженска?
– застенчивая молодая медсестра убрала шприц и улыбнулась ей, протягивая какую-то бумажку.

– Ну конечно, дорогая, - улыбнулась Вера: как всё-таки

приятно чувствовать хотя бы отголоски прошлой славы.
– Как ваше имя?

– Эдита.

– Вы давно из Польши?

– Да, приехала год назад, а как началась война, выехать обратно не смогла, - смутилась Эдита.

На бумажке Вера аккуратным почерком вывела: «Пани Эдите от Веры Верженска. Помните, сколько крови вы выкачали из меня».

– Не обижайтесь на мои глупые шутки, - хрипло рассмеялась Вера.
– Болезнь - не оправдание, но я с её начала стала склонна шутить цинично и довольно колко. На сегодня вы забрали всю необходимую кровь?

– Да, пани Верженска, - мучительно краснея, ответила девушка. Вере было всё равно.

– Прекрасно. Тогда я удаляюсь. Надеюсь не увидеть вас ни через неделю, ни через две. Ах, пани Эдита, я лишь о том, что надеюсь выздороветь. Хоть шансов на это пока маловато.

– Да, конечно, я поняла. Поправляйтесь, - снова смутилась медсестра, и Вера, подхватив сумочку от Chanel, добытую ещё в прошлом году, вышла из кабинета, а затем и из онкологического центра.

В дверях её чуть не сбил с ног высокий и худощавый мужчина лет двадцати пяти, светловолосый и ещё красивый.

– Вам следует быть поосторожнее, - предостерегающе шикнула на него Вера, вырывая свою ладонь в кожаной перчатке из его руки.

– Я помог вам не упасть, и вам следовало бы поблагодарить меня, - усмехнулся он. Вера пристально уставилась на этого нахала.

– Вы толкнули меня. Кроме того, имейте снисхождение: мало того, что с вами говорит Верженска…

– Я не знаю такой фамилии, - фыркнул он.

– Не перебивайте!
– она даже чуть топнула каблуком.
– Я балерина. И будьте добры уступить дорогу несчастной больной цистаденокарциомой последней стадии.

– Рак поджелудочной?
– снова фыркнул он.
– Э, да вам повезло. Бронхогенная кациома, - указал мужчина на свою грудь изящным жестом и шутливо поклонился.
– За стадией уже не слежу.

На секунду Вера опешила, а потом вдруг выпалила неожиданно для себя:

– Может, как-нибудь встретимся с вами?

– Давайте, - он поднял брови.
– Как вас там зовут, я не запомнил?

– Вера Верженска.

– Якуб Кнедлик.

– Чех? Питер, культурная столица, а одни иностранцы, - усмехнулась Вера.

– Вы, пани Верженска, что-то тоже не блещете русским происхождением. Здесь завтра в два часа, - сказал он и ушёл.

Вера фыркнула - для порядка - и улыбнулась.

Почувствовала, как кружится голова, постояла немного на месте, приводя дыхание в порядок, и направилась к метро, где она должна была встретиться с Таней.

Эта маленькая русская девочка почему-то ужасно нравилась ей, и Вера неосознанно тянулась к этому ребёнку, чистому и светлому, со странной

фамилией Соловьёва. Таня навещала в детдоме Сашу и никогда ни в чём не обвиняла Веру, в отличие от других, только смотрела иногда устало и укоризненно. Никогда не говорила с ней о раке (наиглупейшая тема, вообще-то).

Как у этой хрупкой девчушки хватило сил в свои года учиться в таком страшном заведении, именуемом каким-то училищем, Вера не понимала. Она однажды посмотрела на него издали: всё обнесено забором и проволокой. Но Таня любила его, и Вера старалась не отзываться об её училище презрительно.

С бомбёжки, под которую Вера не попала (ездила в Псков к подругам, страшно глупым и вечно жалеющим её), прошло три дня, и сегодня Таня обещала прийти. С ней можно будет поговорить о Саше, об этом странном парне Якубе, при мысли о котором Вера невольно улыбнулась, да и обо всём на свете. Послушать её смешные истории про девочек, какого-то ужасного старлея (кто это, Вера не понимала — наверняка ещё одно непереводимое русское слово), посмеяться и ненадолго забыть о своём одиночестве.

Таня быстро шагала от метро, высокая и стройная в своей зелёной шинели. Она слегка похудела и побледнела со времени их последней встречи, но так ей, пожалуй, было только лучше. Вера подняла руку и помахала ей издали.

– Танюша, как я рада тебя видеть. Хорошо, что ты цела и невредима, - искренне сказала она.

– И я так рада, что ты в порядке. И Саша тоже. Хочу к ней зайти на днях, проведать, так что если есть, что передать, приноси, - оживлённо защебетала она.
– Верочка, ты прекрасно выглядишь!

– Да брось, - отмахнулась Вера.
– Этому пальто уже два года, ненавижу его, но в Италию не съездишь, к сожалению. Зайдёшь со мной в посольство? Ненавижу эту возню с документами, но нужно всё-таки сделать их. Представляешь, - улыбнулась она, - получила письмо из Мариинского. Они зовут меня на премьеру в следующий четверг.

– Правда?
– воскликнула Таня.

– Да. Правда, Кармен, эту роль, за которую я так боролась, будет танцевать выскочка Кустова, - фыркнула Вера, - но я обязательно поеду. Ну, расскажи, что у тебя нового?

– Да что, - вдруг помрачнела Таня.
– Калужный уже в печёнках у всех сидит, я только чудом в увольнение пошла, а почти все сидят в общаге. Если бы ты знала, сколько он нервов мне портит изо дня в день, и я не понимаю, почему он так раздражает меня! Это самое ужасное! Представляешь, он мне как заявил: «Извиняйся». Нет, такая наглость! Он такой… такой идиот, если бы ты знала! Я из-за него всё время мучаюсь и вынуждена…

Тане семнадцать - Таня ещё наивна.

– Посмотри вокруг, - вдруг вскипела Вера, указывая на разрушенные здания.
– Это смерть, а ты жива. И ты не больна. И у тебя есть одна жизнь, Таня! Как ты хочешь провести её? Сожалея о чём-то?! Извиняясь? Страдая из-за ненужных людей? Будь смелой, - Вера взяла Танину руку в свою.
– Верь в себя. Делай то, что тебе нравится. Ты живёшь только раз.

Таня молчала, а потом подняла на неё испуганные глаза:

– Ты… у тебя всё в порядке? Не обострилась болезнь?