Четыре четверти: учебное пособие

Усольцев Александр

– А почему вас мужик Часиками называл? – осторожно спросил я. Боязнь обидеть Мишиного родителя уступила жажде продолжения классификации деревенских кличек.

– А! – махнул рукой папа. – Минутку.

Он удалился и вынес трехлитровую стеклянную банку, доверху заполненную наручными часами.

Не мне одному зрелище показалось фантастическим. Блондинка в телевизоре, увидев банку, беззвучно погрузилась в обморок или даже в кому.

– Откуда это?!

– Это в залог оставляли. А теперь я уже часы не беру ни в оплату, ни в залог. Мне до конца жизни этих хватит, – объяснил

счастливый владелец трехлитровой банки со временем. – Поэтому меня Часиками зовут, а Мишку – Будильником. Он у меня действительно толстоват, как будильник.

На обратном пути Тарзан снова недружественно обрызгал меня слюной, а Иван Кузьмич дружественно чуть не сломал мне пальцы при пожатии и предложил в случае затруднений обращаться за водкой к нему. Бесплатно!

Все-таки посещение родителей имеет свой глубинный жизненный смысл.

Апофеозом одиссеи по родителям стало посещение самого большого дома – детского.

Молодая сотрудница Верочка, занимающаяся документацией детей, кокетливо строит мне глазки. Строить глазки и одновременно искать личные дела получается плохо, поэтому Верочка долго копошится. Наконец, она с трудом тащит стопку серых, картонных папок к столу и грохает ею по столешнице. Углубляюсь в личные дела моих подопечных.

Верочка еще некоторое время ведет пальбу глазами, затем обиженно уходит.

Первым делом, конечно, смотрю личное дело Люси.

Итак, мама погибла, папа за убийство мамы сидит. В детском доме Люся с пяти лет, в этом – с семи. В примечании отмечено, что трагедия произошла на глазах маленькой Люси. Но, видимо, не настолько маленькой, чтобы не понимать всего ужаса происшедшего, поэтому Люся долго не говорила.

Бондарчук Витя определен в детский дом с 7 лет. Поступил сначала в больницу в состоянии дистрофии и завшивленности. Родители оба живы, но лишены родительских прав по причине своей болезни – хронического алкоголизма.

Родители Дымковой Тани в розыске. Если после запросов в пять ближайших областей они не найдутся, она получит статус сироты. Таня успела побывать в четырех детских домах разных регионов, площадь которых в несколько раз больше площади Европы. Из этих детдомов она «делала ноги». Находилась милиционерами преимущественно на вокзалах, один раз даже на водном вокзале в Волгограде. Помещалась в детприемник, откуда препровождалась в очередной приют.

Заманова Галя имеет биографию, почти в точности повторяющую историю Бондарчука. Имеет старшего брата, обучающегося в 9-м классе. Подчиняется только ему и никому другому (это в личном деле не написано, это – из собственных наблюдений).

Интересна история жизни Черепанова Толи. Его родители – торговцы наркотиками. Когда их посадили, Толя жил с дядей по отцовской линии. Дядя, судя по всему, был вор и бандит, причем мелкого пошиба. Через два года дядя погиб в драке, а Толя определен в Тюленёвский детский дом. Под руководством дяди Толик осваивал сложную и интересную профессию форточника, за что и был поставлен на учет в милицию. В детском доме Толик квалификацию оттачивал, воровал деньги из воспитательских сумок, лазил по домам местных жителей и практиковался в мелком бандитизме.

Подведем итог:

реальных сирот в моем классе нет. У каждого есть хоть один живой предок, который одарил своего ребенка лишь одним – дурными генами.

Вдруг я вспомнил ужасные Люсины ботинки и решил попутно сделать доброе дело, попросить дать ей нормальную обувь. Знакомство с воспитателями и завхозом прошло очень успешно, но безрезультатно. Все они были милы и обаятельны, но обуви другой дать не могли. В поисках черевичек я добрался и до царя – директора.

Евграф Семенович лет так через десять мог с натяжкой называться Семенычем, но на Евграфа не тянул принципиально. Средних лет мужичок, небольшого роста и обычной рабоче-крестьянской внешности, из особых примет имеет только одну – во время разговора все время вставляет фразу – «етс самое».

– Здравствуйте, Алексей Петрович, подождите меня, я, етс самое, на минутку отлучусь, посидите, етс самое, вот тут на диванчике, на рыбок посмотрите, нервы успокойте, – поприветствовал меня Евграф Семенович и скрылся за дверью.

Рыбки действительно забавны. Смотреть на рыбок я любил, потому что их толкотня в аквариуме отчетливо доказывает бессмысленность бытия. Если и был какой-то смысл существования их ограниченного стеклянными стенками мира, то только в загадочном и периодичном появлении корма.

Мой мир ограничивался с одной стороны рекой, с другой – лесом, зарплата также появлялась загадочно и периодично, но думать, что смысл заключается только в ней, не хотелось.

Директор зашел в дверь задом вперед, его толкала длиннющая и узкая коробка, по окончании которой обнаружился работник детдома дядя Ваня. Они долго кряхтели, совершая сложные пространственные манипуляции с целью помещения коробки внутри пространства директорского кабинета. Наконец, в ходе топологических исследований было выяснено, что коробка размещается только по диагонали. Когда свободная диагональ комнаты была задействована, дядя Ваня кратко, в емкой нецензурной форме выразил глубочайшее сомнение в целесообразности этого предмета и удалился с чувством выполнившего свою работу пролетария.

– Шефы, етс самое, подарили, – туманно пояснил директор, перешагнул коробку и уселся за свой стол.

– Евграф Семенович! Я уже с воспитателями беседовал и с завхозом вашим, никто не может помочь!

– Я слушаю, слушаю, – рассеянно произнес директор, задумчиво уставясь на коробку.

– Евграф Семенович! Почему Люсе нельзя выдать нормальную обувь? У вас что, обуви нет?

– Нет, – просто ответил Семенович, оторвал взгляд от коробки и честно и открыто посмотрел в мои глаза.

– Вообще? – тупо спросил я.

– Вообще – есть, нормальной – нет.

– Почему?! – продолжал я задавать вопросы, не имеющие ответа.

Ответ «по кочану» был бы, наверное, самым логичным, но Семенович дипломатично проглотил это слово, поэтому осталась незаполненная пауза.

– Но есть же государственное снабжение, на это же выделяют деньги, можно же на них купить ребенку нормальную обувь, а не эти черные колоды, – несколько раздраженно сказал я и несколько запоздало подумал, что в моих словах есть какой-то намек на воровство.