Деревня на перепутье
Шрифт:
— От тебя, Раудоникене, совести требовать нечего. Но коли уж совесть потеряла, то, может, знаешь, что грозит за соучастие в воровстве?
— Посадишь?! — Магде вскочила. Черные глаза будто пиявки впились в Арвидаса. — Пожалуйста! Прошу. Это ты можешь.
Раудоникис захрипел, как мехи его кузни, и продолжал стоять, потеряв дар речи.
— Зачем сажать? Какая от этого польза? Таких, как ты, там и без тебя хватает. А вот бревна придется отдать. И вора указать. С Юстинасом же мы отдельно поговорим.
Раудоникис выпустил весь воздух
— Погляди, какой храбрый! — Раудоникене подбоченилась и шагнула к Арвидасу. — Правду найти захотел. Вора ему укажи, бревна отдай. А этого не хочешь? — сунула кукиш.
— Жена… — простонал Раудоникис.
— Не бойся, не выстрелит, — рассмеялся Арвидас.
— Праведник, чистоплюй! — кричала Магде, не отрывая взбешенного взгляда от Арвидаса. — Купленную вещь отобрать вздумал. А почему нам одним отдавать? У всех отними. У Робинзона, у Бузаускаса, у Помидора, Тринки. Каранаускас целый дом из таких вот бревен выстроил. Иди, разбери его избу и верни бревна в лесхоз. Чего стоишь? Тащи всех под суд!
— Успокойся, Раудоникене, — деревню скличешь… Садись, поговорим по-людски. Садись, Юстинас. — Арвидас миролюбиво протянул руку, хотел взять Магде за локоть, но женщина отскочила и заплакала.
Раудоникис, тяжело вздыхая, сел на бревно.
— Слезами делу не поможешь, — смущенно сказал Арвидас. Он хотел говорить строго, но в голосе невольно прозвучала извиняющаяся нотка. — Нам нечего ссориться, Раудоникене. Хоть ты меня и оскорбляешь по своему неразумию, я ничего против тебя не имею. Я уважаю трудолюбивых людей, а ты работать умеешь. Из полеводов в прошлом году редкая женщина имела триста трудодней. Молодец! Да… Но вот беда — чужое имущество не уважаешь. Как же это можно? Человек потел, работал, может быть, концы с концами не сводил, а ты — фьють — под полу его добро. Ни спасибо, ни выкуси даже не сказала. Нехорошо получается. И грешно, если в бога веришь.
— Бревна мы за деньги купили, — всхлипывала Магде. — Никого не обидели…
— Да ведь не одни бревна, Раудоникене. — Арвидас сел рядом с кузнецом. — Воруешь все, что только под руку подвернется. Третьего дня, помнишь, захожу я во двор, а ты кур кормишь. Такого зерна за трудодни не получала. Откуда оно? Потрудилась, когда мы семена чистили… А если уж про бревна говорить, то, хоть ты деньги и платила, все равно они ворованные. Этот мошенник, не шевельнув пальцем, заработал каких-нибудь полторы сотни рублей, а государство столько же потеряло. Ты помогла обокрасть государство, Раудоникене.
— Все воруют. Мы — у государства, государство — у нас. Сам говоришь, что хорошо работаю, а сколько я за работу получаю? Гроши. Пары чулок за трудодни целой недели купить не могу. А государство знает свое. Ему неважно, сколько ты на трудодень получаешь. Раз зашел в магазин — плати. Да уж будет говорить… — Магде безнадежно махнула рукой и, сотрясаясь от рыданий, ушла в избу.
«Интересно, плакала ли она хоть раз в жизни по-настоящему?» — подумал Арвидас, а
— Твоя баба неплохая артистка.
— Дождь… — буркнул Раудоникис.
Арвидас вытянул руку и молча смотрел, как на ладонь падают прохладные капли.
— Всего от тебя ждал, только не этого, — наконец сказал он. — Коммунист — вор государственного леса.
— Магде договорилась…
— К черту! А где твоя голова была?
Раудоникис сунул руку в карман пиджака, но запасы бобов были исчерпаны. Поэтому он раздраженно почесал шею и вздохнул.
— Может, в избу зайдем? — несмело предложил он.
— Краденое бревно задницу жжет?
— Эх, председатель… Кто бы заводился с ворами, коли б можно было правильно купить…
— Заячья душонка! Один выговор уже получил. Хочешь второго? На этот раз будет похлестче.
— Будет так будет. Не защищаюсь. Уступил бабе. Виноват. Но будто я с жиру? Сам видишь, какая у меня развалюха. Дырявая как решето, ветры сквозь стены свищут. Третий год, как прошу у колхоза материалу на ремонт. Вымолить не могу. Которые с хуторов в поселок переезжают, тех поддерживают, а кому надо стену залатать — ни щепы не дают. Так ненароком и увязнешь…
— Увязнешь… Может увязнуть такой Шилейка или Гаудутис, а тебе нельзя. Ты же коммунист. Обязан соблюдать закон, чтобы, глядя на тебя, и все другие уважали государственное имущество. Не получаешь бревен законным путем — не надо. Пускай ветер сквозь стены свищет. Думаешь, в партию ты вступил для того, чтоб в тепле за печкой спать? Нет уж, мой милый. Сперва найди ночлег для других, а только потом, если места хватит, сам прикорни.
Арвидас взглянул на Раудоннкиса и замолчал. Кузнец сидел как каменный, уставившись тупым взглядом куда-то на деревья за гумном. Казалось, ни единое слово не коснулось его сознания.
— Чего молчишь? — зло спросил Арвидас.
Раудоникис вздрогнул и запустил руку в пустой бобовый склад.
— Что и говорить-то? Магде ждет мальца. Придет зима — погибли.
Арвидас отмяк.
— Зачем раньше не сказал? Мы бы позаботились.
Раудоникис с недоверием пожал плечами.
— Правление выделит тебе бревна, — бросил машинально Арвидас и тут же пожалел о неосторожно вырвавшемся обещании: в колхозе не было лишней жердочки и не имелось ни малейшей надежды на дополнительные стройматериалы.
— Что вы сказали? — зашевелился Раудоникис.
— Что ты дурак! — крикнул Арвидас, охваченный безнадежной яростью. — Раз уж купил краденые, то хоть клейма срежь, ослиная твоя голова!
Он отвернулся и ушел, оставив остолбеневшего Раудоникиса, который не знал, смеяться ему или плакать; вот он и вертел головой, как будто ослеп от солнца, пока не понял, что председатель не шутит и эти два бревна не обернутся ни партийным взысканием, ни другими неприятностями, а станут самыми обыкновенными бревнами, дающими человеку защиту от ветра, не золотые вроде, а кузнецу дороже золота всего мира.