Девушка с экрана. История экстремальной любви

Минчин Александр

Может быть, счастье не учит людей.

Может быть, учат несчастья, несчастья,

Чтобы мы делались чище, добрей.

В двенадцать часов меня сменяет Светка, некогда чокнутая на театре, подруга семьи. Я несусь в родное издательство, потом в книжный магазин, потом в театр на встречу с Сигаровым и опять к маме в больницу.

Море обид:

почему меня так давно не было? К вечеру приезжает Аввакум, а когда приходит ночная сиделка, увозит к себе обедать.

— Где твоя актриса? — спрашивает Юля.

— Не моя, не знаю и знать не хочу.

— То дышать без нее не мог, — подкалывает друг, — а как загубил девушке молодость, уже и знать не хочешь!

Юля наливает суп. Она делает гениальные супы, никогда в жизни таких не ел.

— Алеш, водочки? — предлагает Аввакум.

— Нет, не могу. Не пью. Юля, что с сиделкой делать, где искать?

— Не так все просто. Они необразованные, а хотят по триста долларов в месяц.

— Сколько ты можешь платить? — спрашивает Аввакум.

— Половину этого. Я же маму содержу еще, «пиявку», двух детей.

— Плюс своя квартира!

— Еще два адвоката…

— Весело тебе! Повисли на шее последнего из могикан!

Мы смеемся, давая «пять» друг другу. Но без смеха в стрессовых ситуациях невозможно. Пьем чай с домашним пирогом и едем с Аввакумом проведать маму.

В двенадцать ночи я добираюсь домой мертвый (плюс разница во времени), и сразу же раздается звонок.

— Алеша, ты надолго. в Москву?

— На неделю. — Я почему-то не хотел, чтобы она знала, сколько я здесь буду дней. Подсознательно не хотел. И как во многом это раскрыло все карты.

— Ты хочешь, я приеду к тебе завтра с утра? Как раньше.

— Нет, не хочу.

— Неправда. Ты всегда меня хочешь. А потом я поеду с тобой к маме в больницу.

— Чтоб у нее второй инсульт был?!

Она смеется.

Я спешу позвонить Анечке в общежитие, но уже поздно, ее не зовут, я оставляю свой телефон и прошу, чтобы она перезвонила. Сегодня у мамы ночует Маришка, потом Светка. На две ночи я перекрыт.

В восемь утра в дверь раздается звонок.

— Кто там? — спрашиваю я.

— Это я.

Я нехотя открываю дверь.

— Ты еще голенький. Не одевайся!..

Я иду в душ, моюсь, бреюсь, брызгаюсь дезодорантом и выхожу. Надеваю на себя белую рубашку.

— А где твои костюмы?

— Их некуда повесить. В портпледе.

— Они же у тебя на вешалках. Ты их вешай на ключи от шкафов.

Меня трогает ее практичность. Я развешиваю свои костюмы. Она рассматривает мои галстуки.

— Зачем тебе так много, ты же будешь только неделю?

— Я никогда не знаю, какой к какому костюму подойдет.

—

Хочешь, я тебе помогу выбрать? Какой костюм ты наденешь?

— Светло-серый.

Она выбирает ярко-серый галстук с синей искрой и темно-фиолетовыми ромбами.

— Он тебе очень идет. Хочешь, я завяжу?

— Ты уже и это умеешь?

Раньше она не умела завязывать галстуки…

— Для тебя, любовь моя, я жизнь отдам.

— Не иронизируй.

— Я правду говорю. Можно я тебя поцелую?

— Нет.

— Почему?

— Не хочу, чтобы твои губы прикасались ко мне.

Раздается звонок.

— А это Аня, — тягучий, напевный голос.

— Анечка, как я рад, что вы позвонили. Мне нужно с вами встретиться. Мама в больнице.

— Что с ней случилось? Я сегодня могу подъехать.

Я объясняю ей, как проехать в больницу на Ленинском проспекте. Почему его до сих пор не переименовали? Только в России улицы носят имена убийц. А площади названы в честь кровавой бойни.

— Я вижу ты времени даром не теряешь, назначаешь свидания девочкам прямо в больнице.

— Не суди по себе. Маме нужна сиделка, она боится оставаться одна.

— Так ты не хочешь, чтобы я поехала с тобой в больницу?

— Нет.

— А где ты будешь целый день?

— В больнице, театре, издательстве, опять в больнице.

Она делает движение бедром.

— Соскучишься — позвони. Прощай, любовь моя.

Она целует меня накрашенными губами.

Я тщательно вытираю следы помады платком. Вспоминаю, как в последний приезд она взяла чистый лист бумаги и зацеловала его отпечатками своих губ по всему листу. Рубиновой помадой. Потом повесила в спальне над моей кроватью и сказала.

— Чтобы ты всегда знал, как я тебя люблю. И другие знали.

Я как всегда что-то путаю с охраной и сигнализацией и, пнув дверь, ухожу, не поняв, какими последствиями это чревато.

К маме я доношусь за двенадцать минут. Ей принесли больничную еду, но она ест только то, что я привожу с базара или готовит Маришка.

Светка кормит ее с ложки, а я подкалываю и стараюсь развеселить разными шутками. Из-за того, что язык не слушается, она говорит как будто пьяная. Так забавно и смешно!..

— Видишь, каким дерьмом кормят… сыночек.

— А я попробую! — говорю я и пробую рисовую кашу. Но черный хлеб с маслом вкусный. — Живешь, как в раю! Я тоже хочу!

Она пытается улыбнуться.

— Моим бы врагам… такой рай.

Приходит Соломон Соломонович, ее доктор.

— Как себя ведет больная? — спрашивает он.

— Говорит, мужчину хочется. Это к чему, доктор?

— К поправке идет дело, к поправке. Выздоравливает твоя мама, Алеша.

— Сейчас пойду на базар.