Девушка с экрана. История экстремальной любви

Минчин Александр

— Зачем? — спрашивает Соломон Соломонович.

— Покупать ей мужчину.

Мама пытается смеяться, половина лица смеется, а половина — нет.

В полдень я несусь на встречи, обещая к четырем вернуться.

Когда я приезжаю к маме, Анечка уже там. Какая милая девочка! Я мнусь и не знаю, как сказать, что я заплачу за ее услуги. Без всяких проблем и отговорок она тут же соглашается, только при одном условии: что я больше никогда не упомяну слово «деньги». Днем

она работает, а к пяти будет приезжать и ночевать с мамой. Столько, сколько нужно. Я не верю своему счастью. Никто не соглашался, кого я только не просил. Теперь мне остается найти маме постоянную медсестру. Но меньше, чем за 400 долларов, никто не соглашается. То есть они хотят больше, чем я даю своей маме, доктору с сорокалетним стажем, на жизнь. О, времена, о, нравы!

Понятия о ценностях, конечно, всегда были смещены в этой стране.

Поздно вечером я заезжаю в театр пообщаться с Алоизием Сигаровым. Мы сидим в его заставленном, забитом подарками кабинете. Вдруг он мне ни с того ни с сего говорит:

— Я надеюсь, ты не заставишь ее бросить театр и уехать в Америку?

— Кого?

— Арину.

— Об этом и речи быть не может.

— Не ломай ей жизнь, ты ведь ее потом бросишь, а у нее судьба — актрисы.

Еще какой!

— Не волнуйтесь за нее, у нее все будет хорошо.

— Как в твоей психбольнице, что ли? — смеется он. — ты уж прости, что я лезу. Просто как старший и чуть-чуть знающий театр жизни.

— Как продвигаются дела со сценаризацией нашего романа?

— Как я тебе и говорил, Алеша, дай пьесу, чтобы я понял, как ее ставить, и сразу все понесется. Я не люблю тянуть.

Откуда у меня деньги и время переписывать роман в пьесу для театра, который неизвестно еще, поставит ли. Я понял, что он будет тянуть. Как они все здесь тянут.

Я вспоминаю:

— Алоизий, мне нужен телефон вашего старого друга Олега Репина.

— Пожалуйста, запиши…

Это была рискованная просьба, так как они оба были режиссерами двух самых популярных, престижных театров столицы. К тому же, до недавнего времени — близкие друзья, ученик и учитель.

Я записываю телефон в свою книжечку.

— Когда будем делать интервью для моей книги?

— Я готов в любое время, когда скажешь. Все, Алеша, должен бежать.

Он всегда куда-то бежал. И вечно опаздывал. «Жизнь в беге».

Когда Алоизий убегает, я звоню из театра маэстро Репину и не верю, что слышу этот легендарный голос.

— Господин Репин, меня зовут Алексей Сирин, я писатель и меня рекомендовал вам Алоизий Сигаров.

— A-а, очень приятно.

— Я мечтал увидеться с вами, я в Москве всего на несколько дней.

— А где вы живете?

— В Америке.

— Тогда заезжайте прямо сейчас. Только предупреждаю — на пять минут, не больше, так как у меня друзья сидят.

И мы обсуждаем постановку «Царя Федора Иоанновича».

Я покупаю итальянское вино, французское шампанское и несусь к нему на крыльях автомобиля. Этот автомобиль действительно летал. Мне не верилось, что я увижу кумира своей юности, легендарного актера и режиссера, у ног которого лежала вся Империя. Его театр, который находился когда-то на площади Есенина, был лучшим театром Европы. Здание театра давно снесено. Варвары! Сносить свою же историю… Уничтожать все. Впрочем, они уничтожили 70 лет русской истории. А тут — какой-то театр!.. Такой пустяк.

Теперь он главный режиссер и художественный руководитель Имперского театра. Я нахожу описанный дом в самом центре, по бокам подъезда висят мемориальные доски. Когда-нибудь будет висеть и его. Дай Бог, чтоб не скоро!

Он сам открывает мне дверь (я не ожидал) — худой, высокий, высохший — и указывает путь на кухню. В России все сидят на кухнях. В Америке — наоборот, в гостиных.

— Познакомьтесь, это мой друг Борис Эсер, известный художник. А это… — он запинается.

Действительно, кто это?..

— Алексей Сирин, — говорю я.

— … писатель из Америки. Садись, выпей вина и немножко поговорим.

На столе стоят несколько открытых бутылок. Почти все выпиты. Я достаю свои бутылки и ставлю на стол.

— Это кстати, — произносит он. Молча наливает мне из одной бутылки чего-то кислого. Оказывается, болгарское вино. Задумчиво подпирает подбородок и смотрит на меня.

— Что пишете?

— Прозу. Романы.

— Вот как?! — Он удивлен. — С виду молодо выглядите.

— Первое впечатление бывает обманчиво.

— Да уж я столько пожил, могу разобраться. Впрочем, Лермонтов написал свои шедевры в очень раннем возрасте. Ну, покажите, что написали.

Я достаю сразу четыре книги. Он внимательно рассматривает. И вдруг спрашивает:

— Дадите почитать?

Я запинаюсь от неожиданности и смущения.

— Я мечтал вам их подарить.

— Ну, это хорошо. Тогда подпишите.

Я начинаю подписывать.

— Мечтал, — говорит он, — всю жизнь «Царя Федора» поставить. Наконец-таки, кажется, удастся. Вот сидим с Борисом обсуждаем декорации и эскизы к спектаклю.

— Прошу прощения, если я вам помешал.

— Что вы, — говорит художник, — наоборот, я уже ухожу.

— Посиди, — просит великий режиссер.

— Не могу, — отвечает знаменитый художник. — Анна ждет.

Он прощается, и мы остаемся вдвоем.

— Ну, открывай свои бутылки, что ли, — предлагает он с доброй лисьей улыбкой. — Раз принес.

— Которую сначала?

— А сразу две.

Закуски на столе никакой, кроме пары ломтей засохшего кекса. В его доме никогда не было еды и потом.