Диверсия без динамита
Шрифт:
Надо бы его было сразу отшить, воздействуя морально, вплоть до мордобития. А
Павлуша, святой человек, с похмелья всегда немного сентиментальный и ему даже
«извините» сказал.
— Извините, мужик, — сказал, — но ставки уже сделаны. С вамп перебор
получается, — и пошутил еще дурачок. — Я этого третьим назначаю. И приказ уже
подписан.
А этот делец в шляпе заявляет:
— Что значит, назначаю? Где волеизъявление масс? Где демократия, наконец?
Выбирать
— А то, — говорит, — от вас болотной гнилью застоя пахнет.
А от нас и вправду попахивало: Любкин самогон наутро завсегда отрыжку
дает. Хотя не обиделись мы с Пашей поначалу, посмеялись даже. Думали, это его
так по пьянке несет.
Я ему, как человеку, объясняю:
— Иди ты, мужик, туда-то и туда-то.
И направил легонько в зашеину. Так, представляете, он как заверещит, будто
потерпевший:
— Сюда, товарищи, сюда! — кричит. — Здесь перестройку душат!
Тут, естественно, летучий митинг образовался, парод слабинку почувствовал.
А этот, в шляпе, встал на ящик и айда населению по ушам ездить:
— Сейчас, — говорит, — вы будете свидетелями свежего ветра перемен.
Увидите, так сказать, демократию и гласность в натуре. Из двух кандидатов
нужно выбрать третьего. Пусть каждый из них расскажет о себе. А мы, мол,
народом решим тогда достоин или нет. Начну, — говорит, — с себя. Родился в
бедной крестьянской семье. С ранних младенческих лет познал, почем фунт изюма
с хреном. Работаю в театре по электрической части. При себе имею богатую
закуску — полкило колбасы печеночной и рязанский батон. Выпимши люблю
поговорить на интеллигентные темы. А вы что можете предложить? — обращается к
бугаю.
Бугай помялся и говорит:
— А я, пожалуй, пойду.
Но толпа в азарт вошла. «Гласность давай!» — кричат.
Бугай откашлялся, пилу к себе прижал, пугнул взглядом Павлушу и начал:
— Эт-то, значит, такая хреновина. Родился я в 54 году, в детдоме города
Углича. Там и десятилетку окончил. Работаю плотником на гормолзаводе. Женат,
значит, такая вот хреновина. Шел за пельменями. Думал, пельмени дают, а тут
эти, — и на нас с Павлушей волком смотрит.
Задние не расслышали и зашумели:
— Пельмени дают! Пельмени...
Автоматическая очередь и довольно огромная. И уже какая-то бессовестная
старушка зловредным голосом кричит:
— Больше двух пачек в одни руки не давать! Видим с Павлушей, совсем дрянь
дело. Где народ, там милиция, а где милиция, там нам делать нечего. А этот,
в шляпе, не унимается, все митингует:
— Голосовать давайте, — кричит, — открытым голосованием, поименно. А
может,
Тут один мужичок поднимается на ящик и прямо зарыдал весь, как будто
талоны на сахар потерял.
— Товарищи, — кричит, — водка кончилась! Один сироп остался.
И тут с Павлушей истерика приключилась.
— Пустите, — и па толпу лезет, — я этому очкарику хоть на закуску
разок в морду тисну.
А того и след простыл, лишь лысина мелькнула, Только шляпа этого гада у
нас в руках осталась. Можно сказать, боевой трофей. «Областной драмтеатр» на
подкладке написано. И шляпа-то гаже некуда, весь рант ободран. Ни пропить, ни
самому надеть. Выбросили мы ее в лужу, притопили камнями, чтоб не всплыла, и
пошли искать пиво.
ПРЕВРАТНОСТИ МЕТОДА
Филимонов, приподнимаясь на цыпочках и вытягивая шею, стоял в очереди за
дефицитными сарделькамии, чтобы не сглазить, повторял про себя: «Мне не
достанется, так тебе и надо, дураку. Мне не достанется, так тебе и надо,
дураку». Он даже попробовал напевать эту фразу под какой-то веселый мотивчик.
Выходило довольно симпатично: «Так тебе и надо, дураку. Ча-ча-ч а!»
— Последний ящик остался, — вдруг тревожно прошелестело над головами, и
Филимонов, занервничав, сбился с такта. Захотелось курить, но оставить
очередь в этот кульминационный момент мог только безумец. Назад не пустят ни
за какие коврижки, и Филимонов лишь покрепче ухватился за хлястик своего
очередного.
Так, волнуясь и твердя, как заклинание, заветную фразу, он добрался до
прилавка с облупившимися весами и, оттерев лезущего вперед участника, крикнул
девчонке-продавщице:
— Три кило! — и для наглядности показал на пальцах — три!
Продавщица шмякнула сардельками о весы и с заметным облегчением оповестила:
— Кончились. Гражданин последнее забрал.
Для задних это означало «Вольно, разойдись», и недовольно бурча, они
коротким марш-броском передислоцировались в соседний отдел, где выкинули
костромской сыр. Филимонов отнесся к сыру равнодушно, его тесть работал
охранником на молокозаводе, и сыр у них не переводился.
С приятно тугим портфелем он выбрался из гастронома и умиротворенно закурил.
Но расслабляться было еще рано — предстояла посадка на автобус номер семь,
отличавшийся стихийностью графика и нахрапистостью пассажиров.
«Эх, невезучий ты, Семен, — начал заранее приготавливаться Филимонов. —
Жди теперь этот автобус до второго пришествия. А через двадцать минут Кубок