Диверсия без динамита
Шрифт:
деревню, и жена Светка не знала, что ей делать: радоваться возвращению мужа
или горевать о пропитых последних 50-ти рублях, которые она дала ему в дорогу
на случай взятки.
Ночью Жеребцов метался по кровати, бредил и кричал: «Атас! А чем
расплачиваться будешь?..» Светка не спала и все прислушивалась, может, и
проговорится про тридцать тысяч. И куда дел, кикимора...
ПОСЕЛОЧЕК
Поселочек этот возник неизвестно
рядом с хладобойней скотопромышленника-старообрядца Аттилы Орестовича
Каймачникова. Человек это был крутой, но отходчивый, воров и алырников не
жаловал и морды им бил знатно. Но недолго измывался гад. Подоспела революция.
Несо-риентировавшийся Каймачников вовремя не утек и кончил в муках. Бывший
кучер скотопромышленника Дроня Чекин (сейчас его имя носит пионерская дружина
школы № 13) то ли из-за убеждений (имел две судимости), то ли из-за
болезненной лени, а может просто по причине фамилии пошел работать в ЧК.
Благодаря острому классовому чутью он быстро пробился наверх и с «отрадой,
многим не знакомой» приговорил Аттилу Орестовича, как верующего против
социализма, к собственноручной казни из именного оружия. После этого он долго
щеголял в несносимой медвежьей шубе Каймач-никова, пока его не убила подлая
рука троцкистского
наймита Сорокина-Иванова, однажды ночью застукавшего Чекина в своей
супружеской кровати.
В годы первых пятилеток хладобойню переименовали в мясокомбинат и спустили
план по тушенке. Поначалу работал он хорошо и исправно (за килограмм
ворованного мяса давали 10 лет). Люди в то время еще легко впадали в
исторический оптимизм и охотно откликались на заботу. Правда, нравы царили
суровые, сердца еще не полностью остыли от горячки революции и экспроприации,
и по сложившейся на мясокомбинате доброй традиции каждые год-полтора
директора и главбуха, а иногда и прочих, сажали и расстреливали. Многие это
одобряли.
При Никите секирные методы правления немного смягчились, и люди вздохнули
свободнее. Те, кто одобрял, покаялись и их выдвинули в начальство. В поселок
вернулись четыре бывших директора и один главбух, остальные не
перевоспитались, поскольку успели умереть, на вечной мерзлоте. По и 196...
кукушка истории и очередной раз сказала «ку-ку», и наступила эпоха Леонида
Ильича. В поселке этот период задним числом ностальгически оценивали как
коммунизм. И в самом деле: работали по способности (где посидишь, где
полежишь), воровали по потребности; горб не гнули, а деньги были. В эти-то
годы и завершились формирование и кристаллизация поселкового этноса.
началу очередной перестройки мясокомбинат и его окрестности представляли то,
что собой представляли.
Сам поселок являл собой небольшой, но удивительно емкий и вместимый
архитектурный ансамбль в стиле Шанхай, который обеспечивал ворованным мясом
весь город. Место это было проклято богом и ОБХСС. Последний от него,
впрочем, тоже кормился. Нормальные люди, обремененные мало-мальскими
нравственными устоями и неразношенной совестью, в поселке почему-то не
приживались и старались убраться отсюда подобру-поздорову в более
цивилизованные места. А тот, кто не успевал или по разным причинам не мог,
менял свой блеклый интеллигентский окрас и становился, как все, или начинал,
чтобы хоть немного анестезировать душу, легкую и стремительную карьеру
алкоголика. Нужно сказать, что подробности поселковой жизни приятствовали
этому и возбуждали желание пить и пропадать. Всевозможные «ямы», «блатхаты» и
«малины», а также многочисленные целовальники каждый вечер манили теплыми
огнями, горстями гитарного звона, женским визгом и изумительным запахом
чуйской анаши. В конке концов эти экс-интеллигенты становились безобидными
тихими бичами и обживали теплотрассы и котельные, если, конечно, раньше, пока
была сила воли, не вешались. Последнее обстоятельство в силу очевидности
никто и не пытался оспоривать. Особенно после того, как по весне на
общественном колодце вызывающе и нагло повесился учитель местной десятилетки
некий Чижов из двадцать первого дома, бывший живой достопримечательностью
поселка. Но большинство склоняюсь считать его местным дураком и психом-
одиночкой. Эта аттестация происходила из-за знания учителем пяти пли семи
нерусских языков (проверить его никто не мог — здесь и родным владели в узких
пределах), неимения очевидной любовницы и отказом кушать ворованное мясо.
Пусть земля ему будет пухом. Бог ему судья.
Не держались в поселке также девушки — они переходили в другое
физиологическое состояние, более приемлемое к местным привычкам. После этого
их брала под опеку одна особа в предпожилом возрасте по прозвищу Любка
«Кашпировский» — известный специалист по возобновлению месячных. В свое время
она окончила ветеринарные курсы, и этого ей для работы хватало. Брала Любка
по-божески и свято хранила клятву Гиппократа.
Нравы в поселке царили неестественно свободные. Куда тому древнему Риму. От
этого приехавших погостить сначала бросало в шок, а потом долгие годы в