Диверсия без динамита
Шрифт:
очках, а меня, о чем я догадался лишь, когда меня начали раздевать в
вытрезвителе.
Отбывая в настоящее время пятнадцать суток и не имея возможности
лично с вами встретиться, убедительно прошу разобраться в этом деле и найти
истинного преступника, того гада в очках. А меня отпустите и на работу
ничего сообщать не надо. Я человек скромный, хотя и пьющий.
С надежной, верой
и Любовью С. Маврин
4.11.80
ДИВЕРСИЯ БЕЗ ДИНАМИТА
Пашка Еремин — известный охальник и баламут принес в цех после майских
праздников журнал с картинками в виде фотографий про любовь. И нужно сказать,
что женщины на тех картинках были, культурно выражаяюь, в костюмах Евы, а
мужики — так те вообще без костюмов. Одним словом, срам сплошной и
идеологическая диверсия.
– Митрич, — конспиративно подмигнул Пашка мастеру Нсдопекину, — глянь-
ка, — и показал глянцевую обложку.
Недопекин по слабости зрения долго не мог вникнуть в изображение, а
когда вник...
– Ты, Павлуша, погоди, я мигом, — и, сбив, как кеглю, нагнувшуюся в
проходе уборщицу Бирюкову, прозванную за комплекцию и голос Полем Робсоном,
ураганом унесся за очками.
Смотрел он жадно и запоминающе, как наш разведчик, наконец-то добравшийся
до секретов третьего рейха, и с каждой страницей глаза его мало-помалу
стекленели.
В это время в дверь просунулось горячее лицо сварщика Битюга,
производителя работ по наряду два-дробь пять:
– Митрич, у нас прокладки на три остались? — спросил он запаренно,
сдувая с губы пот, и заметил журнал: — «Огонек»? Какой номер? Про Берию?
Недопекин с Пашкой, сплоченные одной тайной, погано захихикали:
— «Огонек»... Тундра! Тут похлеще будет, — и показали ему одну картинку.
Битюг, у которого жена была в командировке, отнесся к увиденному очень
серьезно и бережно перелистал журнал от корки до корки. На поверхности
памяти всплыли мягкая теплота жены Кати и противные кошачьи усы руководителя
группы командированных Енукидзе.
— Все они такие... — наконец, весомо и всеобъемлюще сказал Битюг, и глаза
его загорелись подозрением.
К обеду весть об удивительном пашкином журнальчике облетела весь цех и
два отделения субподрядчиков. В конторку потянулись любопытные и просто так,
желающие приобщиться к разврату. Женщин пропускали без очереди, хотя задние
роптали. Ветерана производства Драйзера тоже пропустили без очереди, но он
остался разочарован. Драйзер думал, что привезли
Недопекин, гордый и никого не узнающий, стоял в дверях за швейцара и
проверял стерильность рук, чтоб не замаслили глянец. На лице Пашки,
чувствующего себя именинником, не меркла глумливая улыбка. Он с опытным видом
давал едкие пояснения мужчинам и нескромные рекомендации молоденьким
женщинам, топя их жалкие островки стыдливости в суровой правде интимной
жизни.
Запущенный холостяк Одиноков на первой же странице впал в коматозное
состояние, и, заводя горестные глаза, старался запомнить незнакомые позиции.
Воображение его бурлило.
Цоканье языком и причмокивание раздавались чаще, чем на ипподроме. То и
дело вспыхивали споры и дискуссии.
— Наверно, разведенные.
— Да это же Нинка из второго рабочего. Ну, точно, она. А я, дурак, чуть
не женился на ней!
— Идиот! Какая тебе Нинка? Журнал-то иностранный, туда твою Нинку без
намордника вжисть не пустят.
— Ну, не скажи. На морду она как раз ничего.
— Эх, живут же люди!
— Да, такого и во сне не увидишь!
Цех разлагался на глазах, работа валилась из рук и брак шел косяком.
Мужчины бросали на женщин пугающие взгляды и стайками курили. Нормировщику
Быкодорову был голос, принадлежащий вдове-соседке: «Семен, милый, сегодня к
одиннадцати жду». И только мать-одиночку Агурееву стошнило, но это объяснили
несвежестью биточков, бывших на обед.
Вскоре цех окончательно встал. Лишь запущенный холостяк Одиноков,
«силой своей играючи», все бил и бил кувалдой по заколодившему валу, да
возились у станка трое практикантов-петеушников, которых принципиальный
Недопекин не допустил к журналу из педагогических соображений.
Ясное дело, Недопекина потянули к начальству. Было разбирательство, и
мастер с легким сердцем сдал Пашку со всеми потрохами.
И было распоряжение, и была кара — Еремина судили непримиримым
товарищеским судом. В качестве вещественного доказательства фигурировал
конфискованный журнал, и народу, особенно в первых рядах, набилось — не
протолкнуться. Кое-где поблескивали окуляры биноклей. Выступающие, все как
один, заклеймили Пашку несмываемым позором. Больше других горячился и
брызгал слюной Одиноков, которому уборщица Бирюкова буквально перед собранием
сообщила, что у них будет ребенок.
1987 г.