Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

ступ; мы чуем весь этот неприкрашенный драматизм, от кото

рого, должно быть, мороз пробегает по коже, и наша

книга так разрослась в нашем воображении, что самим стало

страшно.

Беседуя с нами, доктор Фоллен рисует нам фигуру врача с

улицы Сент-Маргерит-Сент-Антуан, принимающего больных у

трактирщика, который каждые два су, причитающиеся за вра

чебный совет, отмечает на стене мелом, как отмечает выпитые

в его заведении рюмки, а по окончании консультации

стирает

пометку. А Флобер вспоминает брата Клоке — Ипполита Клоке,

кладезь премудрости и бездонную бочку, которого отец тщетно

вразумлял, журил, направлял на путь истинный и который кон

чил тем, что пользовал каторжников и напивался вместе с

ними! <...>

1 В самую суть дела ( лат. ) .

263

4 сентября.

В Келе перебрались через Рейн *. Дождь. Огромная река,

желтая, бурлящая. Странное впечатление — словно одна из бур

ных рек Америки, вторгшаяся в пейзаж Бакхейзена.

Побывал в Гейдельберге. Казалось, я вижу творения Гюго,

какими они будут, когда отшумит множество поколений, когда

устареют слова, когда распадется наш язык, когда полустишия

обовьет плющ времени. Созданное им останется величествен

ным и чарующим, подобно этому итало-немецкому городку, по

строенному по воле фантазии. Руины и произведения — смесь

Альбрехта Дюрера и Микеланджело, Кранаха и Палладио — по-

прежнему будут обращены одной стороною к Германии, а дру

гой — к Италии. Старые, разбитые, но звучные и возвышенные

стихи Гюго в самой гибели сохранят гордую непримири

мость — так сраженные вражескими ядрами сарматские цари

падали, не сгибаясь и не опуская головы, иссеченной багровыми

рубцами. В его поэзии соединились, сплелись Венера и Мило

сердие, смешались богини и добродетели, мирно сожительст

вуют католицизм и язычество: Soli Dei gloria — Perstat invicta

Venus 1.

Весь Гюго, вплоть до его гомеровских сторон, выражен в

этих развалинах, в очаге, где можно зажарить быка, в бочке ве

личиною с кита. Даже смех его передает этот безумец, этот

смеющийся карлик внизу чана. Эти руины и этот поэт * — во

площенный Ренессанс... <...>

Четверг, 6 сентября.

Кассельский музей.

Восхитительные и почти неизвестные полотна Рембрандта:

портреты, пейзажи и, главное, дивное «Благословение» по биб

лейским

мотивам, мечта, пронизанная светом, словно сон, ко

торый вылетел через роговые врата *. Там и тут легкость и

прозрачность акварели, общее впечатление — точно все это

писано темперой, певучие тона на гармоническом бархатисто-

рыжеватом фоне, напоминающем меха на его портретах, кисть,

подобная блуждающему солнечному лучу. Его излюбленные

еврейские типы написаны с б ольшим изяществом, чем

обычно: молодая мать с ласкающим взглядом напоминает

еврейку из «Айвенго». А эти три степени освещения — тень,

объемлющая старика, мягкий свет, струящийся на супруже

скую чету, и сияние, в котором купаются дети, — кажутся вос-

1 Слава единому богу — Пребывает непобежденной Венера ( лат. ) .

264

хитительным символом трех форм, трех возрастов и трех обра

зов в семье. Это вечер, полдень и утренняя заря — прошлое,

благословляющее из своего сумрака, в присутствии светлого

настоящего, ослепительное будущее. И словно отблески солнца,

золота, драгоценных каменьев не могут насытить взор

Рембрандта, влюбленный во все, что блещет, что подобно неко

ему ларцу, до краев наполненному светом, он в этой картине,

как и в других своих творениях, заимствует у копченой селедки,

у заплесневелого сыра и т. п. краски тления и фосфорическое

свечение гнили. <...>

Дрезден, 10 сентября.

По дороге из Берлина в Дрезден мы думали о том, как

ложны общепринятые представления. Берлин — этот город про

тестантского янсенизма, янсенизма в квадрате, пиетизма —

оставил у нас восхитительное тихое воспоминание, которым мы

обязаны его Тиргартену, особнякам у опушки леса с подъез

дами, увитыми экзотической зеленью и оттого такими таинст

венными; садикам, откуда девушки поглядывают на прохожих,

отрываясь от шитья. Глаза, что смотрели на нас, кажется, все

еще продолжают смотреть, словно они — очки Корнелиуса *.

Германия «Вертера» и «Фауста», Маргарита и Миньона, эта

кроткая женщина, у которой так поэтичны и трогательны даже

угрызения совести, встает у нас из глубины души и мерцает пе

ред нами. Влюбленные и ласково веселые голоса звучат в нас,

как удаляющаяся музыка.

Вот мы и в Дрездене, этом складе коронных бриллиантов

живописи.

Весь вечер мы болтаем с Сен-Виктором, который уже при

готовился к отъезду. По поводу Гранвиля и его сюжетных ка