Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

известным!» * — «Ну, что вы!» — «Нежная душа, комок нервов,

скрипка!.. Дело Каласа!» * — «Бог мой, а дело Пейтеля *, если

говорить о Бальзаке!» — «Для меня это святой! — кричит Фло

бер. — Неужели вы никогда не замечали, какой рот у этого че

ловека?» — «Честнейший человек!» — «Льстец, восхвалявший

любовниц короля!» — «Это из политических соображений...» —

«Что до меня, — говорит Готье, — я его терпеть не могу, по-мо

ему, в нем есть какое-то

сутанство: это — поп на свой манер,

это Прюдом деизма. Да, Прюдом деизма, вот, по-моему, кто он

такой!»

Спор стихает и опять разгорается, когда речь заходит о Го

рации. Кое-кто усматривает у него нечто общее с Беранже,

язык Горация своей чистотой восхищает Сен-Виктора, тогда как,

по мнению Готье, он не идет ни в какое сравнение с восхити

тельным языком Катулла. Флобер ревет фразу Монтескье: «Вы

любите все это, как рококотство». Потом мы говорим о Данте

и Шекспире, потом о Лабрюйере.

И вот, неизвестно каким образом, разговор переходит на

бессмертие души.

261

— Это невозможно признать, — подходя к нам, говорит Го-

тье. — Разве можно представить себе, что моя душа после того,

как я умру, сохранит сознание моего я и будет помнить, что я

писал статьи в «Монитере» — на Вольтеровской набережной,

тринадцать, и что моими патронами были Тюрган и Даллоз?

Нет!

— И невозможно вообразить, — подхватывает Сен-Виктор,—

душу Прюдома, которая, представ перед богом и взирая на него

сквозь очки в золотой оправе, говорит: «Зодчий миров...»

— Мы легко признаем, что до жизни нет сознания. Ничуть

не труднее постигнуть, что его нет и после жизни, — заметил

Готье. — Древние, должно быть, угадали это в мифе о водах

Леты. Что до меня, то я боюсь только этого перехода, — того

мига, когда мое я погрузится во мрак и я перестану сознавать,

что существовал.

— Но почему же в конце концов мы существуем здесь, на

земле? — спрашивает Клоден. — Я не могу понять...

— Послушай, Клоден, в Сене есть инфузории, для которых

луч солнца — это северное сияние.

— Нет, что бы вы ни говорили, я не могу в это поверить...

Есть все же великий часовщик...

— Ну, если уж говорить о часовом механизме... Клоден,

знаешь ли ты, что материя бесконечна?

— Знаю, знаю...

— Но ведь это новейшее открытие!

— Мне вспоминаются по этому поводу слова Гейне, — гово

рит Сен-Виктор. — Мы спрашиваем, что такое звезды, что такое

бог, что такое жизнь. «Нам затыкают рот пригоршней глины,

но разве это ответ»? *

— Послушай,

Клоден, — невозмутимо продолжает Готье, —

если допустить, что на солнце есть живые существа, то земному

человеческому росту в пять футов соответствовала бы на солнце

высота в семьсот пятьдесят лье; иначе говоря, подошвы твоих

сапог, если принять в расчет и каблуки, были бы толщиной в

два лье, что равно самой большой глубине моря; а длина твоего

члена, Клоден, составляла бы семьдесят пять лье, и это, заметь,

в обычном состоянии.

— Все это очень мило, но католицизм... Ведь я католик!

— Клоден! — кричит Сен-Виктор, — католицизм и Марков-

ский — вот твой девиз!

— Видите ли, — говорит Готье, подходя к нам, — бессмертие

души, свобода воли и все такое прочее — этими материями хо

рошо забавляться до двадцати двух лет; но потом — конец; надо

262

спать с женщинами, не слишком рискуя подхватить какую-ни

будь пакость, обделывать дела, сносно рисовать и, главное,

хорошо писать. Умело построенная фраза — вот что важно;

да еще метафоры, да, метафоры, они скрашивают существо

вание.

— А что это за птица Марковский? — спрашивает Флобер.

— Марковский, мой дорогой, был сапожником, — говорит

Сен-Виктор. — Он самоучкой научился играть на скрипке и,

тоже самоучкой, танцевать, а потом принялся устраивать вече

ринки с участием девиц, адреса которых он давал желающим.

Бог благословил его усилия: Адель Куртуа уделила ему кой-

кого из девок, и теперь он владелец того дома, где он живет.

Спускаясь по лестнице, я спросил у Готье, не скучно ли ему

жить вдали от Парижа. Он ответил: «О, мне все равно. Ведь

это уже не Париж, каким я его знал, а Филадельфия, Санкт-

Петербург, все, что угодно». < . . . >

30 августа.

Флобер, которого мы попросили связать нас с больницами,

где мы могли бы собрать материал для нашего романа «Сестра

Филомена», повел нас к одному из своих друзей, доктору Фол-

лену, выдающемуся хирургу. Этот тучный, дородный человек с

умными глазами сразу понял, чего мы хотим: нам надо войти

in medias res 1, изо дня в день посещая клинику, обедая с прак

тикантами и обслуживающим персоналом.

Мы уже предощущаем тот мир, куда он откроет нам до