Дневник. Том 1.
Шрифт:
общения касательно Севастополя. Например: «Если в такой-то
день в таком-то месте пойти на приступ, Севастополь будет
взят. Стоит только ударить на город в одном пункте, и все бу
дет кончено. Но пока французы не найдут этого пункта —
nix» 1.
Император, получив эти сведения, посылает Пелиссье при
каз штурмовать Севастополь, пойти на приступ в таком-то ме
сте, которое он ему указывает; но он не может ему открыть,
на чем зиждется
ном штурме 18 июля, не хочет атаковать. Депеша за депешей.
Главнокомандующий, которому это надоело, перерезает провод
и не идет на штурм. Взбешенный император хочет отправиться
на театр военных действий. Телеграф исправляют. Благодаря
указаниям Мюнстера французы достигают Черной речки, а за
тем атакуют Малахов курган именно в том месте, где следовало
атаковать. И эти бумаги обошлись нам всего лишь в шестьде
сят тысяч франков — сущая безделица. Извольте теперь по
смотреть взятие Малахова кургана на Панораме * — вот как
его представляют для народа, вот как его изображает история
Тьера!
Воскресенье, 18 ноября.
Поэты и мыслители — это больные: Ватто, Вольтер, Гейне...
Похоже на то, что мысль вызывает недомогание, расстройство,
болезнь. Тело, по-видимому, неподходящее вместилище для
души.
Вечером я пошел в «Эльдорадо», большой кафешантан на
Страсбургском бульваре, роскошно декорированный и распи
санный зал с колоннами, нечто вроде берлинского Кроля.
Наш Париж, Париж, где мы родились, Париж 1830—
1848 годов уходит в прошлое. Не в материальном, а в духов
ном смысле. Общественная жизнь быстро эволюционирует, и
это только начало! Я вижу в этой кофейне женщин, детей, су
пружеские пары, целые семьи. Домашняя жизнь замирает,
снова уступая место жизни на людях. Клуб для верхов, кофейни
для низов — вот к чему приходят общество и народ. От всего
1 Испорч. «nichts» — ничего ( нем. ) .
274
этого здесь, в Париже, на этой родине моих вкусов, я чувствую
себя как в чужом краю. Мне чуждо то, что наступает, то, что
есть, как чужды новые бульвары *, от которых веет уже не
миром Бальзака, а Лондоном или неким Вавилоном будущего.
Глупо жить в переходное время: чувствуешь себя неприютно,
как человек, вселившийся в только что отстроенный дом.
Величайшие гении из числа роялистов — Бальзак, Шато-
бриан — в сущности были скептики, ни во что не верили. < . . . >
24
Сегодня вечером, сидя у нашего камелька, Путье опять рас
крывает перед нами книгу своей жизни на странице счастливой
нищеты. Снова рассказывает о том доме на улице Ратуши, где
жил всякий сброд и где по понедельникам дежурили полицей
ские, чтобы помешать его обитателям драться на лестницах.
В этом доме тетушка Франсуа сняла для него у одного полицей
ского полкомнаты, где он оставался один. Три оконца; замыз
ганные обои; побеленная — чтобы были видны клопы — стена,
у которой стояла кровать; стена высотой в десять футов перед
опускным окном.
И, однако, там ему было хорошо. Полицейский задерживал
женщин легкого поведения, но вместо того, чтобы отправлять
их в Сан-Лазар, приводил их к себе и спал с ними. Это были
твари всякого пошиба, из всех кварталов, от сорокалетней за
марашки до лоретки, разодетой в бархат и шелк; одни были
до того изнурены, что спали без просыпу по целым суткам, дру
гие отправлялись к трактирщику и покупали столько еды, что
хватило бы на двоих мужчин. Случалось, им еще раз приходи
лось выходить — на этот раз к митингу * за парой свечей. За
женщин, которых ему передавал полицейский, Путье платил
тем, что сочинял за него рапорты, обратившие на себя такое
внимание в префектуре, что полицейского чуть было не произ
вели в сержанты.
В его рассказе много любопытных и очаровательных дета
лей. В душные летние ночи, когда клопы не давали спать, эти
шалопаи в одном белье выходили из дому с кувшином и гра
фином и шли за водой. У водопоя они раздевались и проводили
часть ночи в воде, купаясь вместе с таможенниками, один из
коих, одетый, не давал полицейским составить протокол.
Однажды у них украли графин и кувшин.
18*
275
29 ноября.
В четверг мы рылись перед обедом в трех папках Гаварни,
просматривая его этюды, где он зарисовывал сапог или складку
панталон, как другие рисуют торс или грудь.
«Да, — говорит он, глядя на этюд женщины, наливающей
вино в стакан, — да, это госпожа Геркулесиха» (госпожа Герку-
лесиха — натурщица, знаменитая своими сумасбродствами).
И так обо всем. Наш хохот заставляет его встать с кушетки, на
которой он лежал, разбитый усталостью. Мы рассматриваем
рисунок, где изображен урок рисования: барышни с серьезным