Дневник. Том 1.
Шрифт:
пажи — тряскими и шумными. Ничто на родине нам не мило,
даже наша домашняя обстановка. Наш китайский фонарь раз
бит. Вот и все, что случилось за время нашею отсутствия.
3 октября.
<...> По иронии судьбы мы до сих пор были окружены, с
с одной стороны, друзьями, о характере которых были невысо
кого мнения, а с другой стороны — друзьями, о таланте кото
рых были невысокого мнения.
271
Мы придумали
очень простой по форме и по сюжету, скептической книги обо
всех условиях жизни индивида, от рождения до кладбища:
«История одного человека». Мы напишем ее, ибо мы созданы
для того, чтобы ее написать. < . . . >
11 октября.
Опять нападки на Гаварни за то, что он не изображает лю
дей добродетельных, а пишет усталые, бледные лица с синевой
под глазами... Черт возьми! Да ведь Гаварни рисует парижан,
жителей столицы, людей издерганных... Не может же он изо
бражать в XIX веке, как немецкие примитивы, святых, про
стаков и благодушных мещан. Ожидать от него этого — все
равно что требовать от своей жены, чтобы она походила на ма
донну Шонгауэра.
Обедали у Гаварни, который говорил о том, как он восхи¬
щается «Комическим романом» Скаррона: Раготен — это вос
хитительная сатира на мещанское тщеславие. И всего больше
его восхищает то, что герои этого романа не рассуждают, не
разглагольствуют, а выражают себя в движениях. На его взгляд,
этот роман — лучшая из пантомим.
Среда, 17 октября.
< . . . > Все благородные, рыцарские, возвышенные чувства,
чуждые здравого смысла и расчета, исчезают из этого мира под
влиянием спекуляции и мании обогащения, так что, кажется,
скоро рычагами воли будут только материальные побуждения
здравого смысла и практицизма. Но это невозможно. Это озна
чало бы утрату равновесия, разрыв между материальной и ду
ховной жизнью общества, который привел бы его к краху.
До сих пор никто не заметил, что теория успеха в общест
венной жизни в точности соответствует принципу свершивше
гося факта в политике.
Париж, 23 октября.
< . . . > Новое, доселе неизвестное ощущение, симптоматичное
для новых обществ, сложившихся после 1789 года, это ощуще
ние, что существующий социальный строй продержится не
больше десяти лет. Со времени Революции общества больны;
и даже выздоравливая, они чувствуют, что снова занедужат.
272
Идея относительности принципов и недолговечности прави
тельств проникла во все умы. В XVIII веке только
рил: «Это продлится, пока я жив». Теперь привилегия так
говорить и думать распространилась на всех.
31 октября.
< . . . > Боюсь, что воображение — это бессознательная па
мять. Чистое творчество — иллюзия ума, и вымысел разви
вается лишь из того, что произошло. Он имеет свою основу
единственно в том, что вам рассказывают, в газетных сообще
ниях, которые попадаются вам на глаза, в судебных отчетах,—
словом, в реальной действительности, в живой жизни. <...>
< . . . > Комическое на сцене в наши дни — это шутка в духе
богемы, полная жестокого цинизма, беспощадная насмешка над
всеми недугами, над всеми иллюзиями, над всеми человече
скими установлениями: насмешка над чахоткой, над материн
ским, отцовским, сыновним чувством, над брачной ночью. Это
поистине дьявольское выражение парижского скептицизма, это
смех Мефистофеля в устах Кабриона *. <...>
8 ноября.
«Знаете ли вы, как был взят Севастополь? * Вы думаете, бла
годаря Пелиссье, не так ли? — говорит нам Эдуард и продол
жает: — До чего же курьезна подлинная история! Благодаря
Пелиссье? Вовсе нет, Севастополь взяли благодаря министру
иностранных дел».
Во время войны в Петербурге находился прусский военный
атташе г-н Мюнстер, слывший русофилом, который посылал
прусскому королю донесения обо всех военных тайнах, обо
всех военных советах, происходивших у императриц. Прусский
король никому, даже своему первому министру г-ну Мантей-
фелю не сообщал об этих донесениях. Он знакомил с ними
только своего ближайшего друга и наставника г-на Герлаха,
этакого древнегерманского мистика, верноподданного консер
ватора, ретрограда, наподобие де Местра, которому не давали
спокойно спать всяческие выскочки, «национальное право» и
визит королевы Виктории в Париж.
Господин Мантейфель узнал об этих донесениях; он прика
зал их выкрадывать и снимать с них копии, когда из дворца их
пересылали Герлаху. Благодаря этой проделке Мантейфеля
мы их и получили. Французское правительство подкупило
18 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1
273
человека, который перехватывал корреспонденцию для ми
нистра.
В этих донесениях содержались всякого рода секретные со