Дневник. Том 1.
Шрифт:
Мы решили пойти сегодня утром в больницу Милосердия
к г-ну Эдмону Симону, практиканту г-на Вельпо, с письмом,
которое по просьбе Флобера дал нам доктор Фоллен: для на
шего романа «Сестра Филомена» нам нужно изучить жизнь
больницы, увидеть все своими глазами...
Мы плохо спали. Поднялись в семь часов. Промозглый хо
лод. Мы ничего не говорим друг другу, но оба испытываем ка
кой-то страх, какое-то нервное напряжение. Когда мы входим
в
рамиду салфеток, нам становится не по себе, что-то подступает
к горлу.
280
Начинается обход. Делаем над собой усилие, следуем за
г-ном Вельпо с его практикантами, но ноги у нас налились
тяжестью, как у пьяных, похолодели и стали как ватные... Ко
гда видишь то, что мы видели, и эти таблички в изголовьях
кроватей, где написано только: «Оперирован такого-то...», при
ходит в голову, что провидение омерзительно, и хочется на
звать палачом бога, который виновен в существовании хирур
гов.
Вечером у нас остается ото всего какое-то смутное
впечатление — точно мы видали это скорее во сне, чем наяву.
И странная вещь, столько ужасного скрыто там под белыми
простынями, чистотой, порядком, тишиной, а в нашем воспоми
нании об этом есть что-то почти сладострастное, таинственным
образом возбуждающее. Образ потонувших в подушках,
иссиня-бледных женщин, преображенных страданиями и непо
движностью, дразнит и манит нас, как что-то сокрытое и вну
шающее страх. И еще более странно то, что мы, которые так же
содрогаемся от чужой боли, как и от своей, мы, которым садизм
и кровожадность отвратительны до тошноты, больше обычного
расположены сейчас к любви, и нам больше обычного недостает
нашей любовницы, написавшей нам, что она не может при
ехать. Я где-то читал, что люди, ухаживающие за больными,
более других склонны к любовным наслаждениям. Какая про
пасть раскрывается, когда думаешь обо всем этом!
Характерную особенность буржуазии, мне кажется, состав
ляет трусость в отношениях с людьми. Под трусостью я пони
маю талант сглаживать острые углы и вступать в низкие
сделки, который не дает ссориться людям, ненавидящим друг
друга. В буржуазных семьях часто царит атмосфера взаимного
охлаждения и своекорыстных перемирий, почти такая же гнус
ная и бессердечная, как в любовных связях. Люди ненавидят,
но боятся друг друга, и каждый идет на уступки, потому что
думает о тысяче обстоятельств, из-за которых не стоит быть в
ссоре. Высшие стараются не восстанавливать против себя низ
ших,
телем, а такой-то может плохо отозваться о вас и, чего доброго,
расстроить брак. Мне кажется, это низкое лицемерие не было
свойственно дворянству. Если в его среде вспыхивала нена
висть, то она выражалась прямо и открыто. Если между родст
венниками возникал разлад, они вели себя необузданнее, но
честнее. Даже в семейных раздорах, даже в столкновениях на
почве ревности сохранялось что-то рыцарское.
281
Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь в том, что за
всякую услугу, всякое развлечение, всякое удовольствие, кото
рое вам доставляют, приходится платить — и платить деньгами.
Дружеская статья, написанная о вашей книге, обязывает вас
дать обед, который вам дорого обходится. Добрые отношения,
приятные вечера, которые вы провели у такого-то человека, по
зволяют ему вымогать у вас поручительство. Если вы обедаете
у кого-нибудь, хозяйка дома просит вас принять участие в по
жертвованиях, которые она собирает, или навязывает вам би
леты благотворительной лотереи. Таким образом, обед вне дома
стоит благовоспитанному человеку но меньшей мере десять
франков, и все остальное соответственно. Безвозмездных отно
шений не существует. <...>
Если нас двоих не балует удача и счастливый случай, то
зато у нас есть величайшее благо, какого, быть может, не было
ни у кого с тех пор, как существует мир: повсечасное физиче
ское и духовное общение, единство в двух лицах, к которому
мы привыкли, как к здоровью. Редкостное и драгоценное сча
стье — по крайней мере, судя по тому, какой дорогой ценой
жизнь заставляет нас платить за него, словно оно предмет
всеобщей зависти.
Довольно примечательно, что три человека нашего времени,
наиболее чуждые всему практическому, три писателя, наиболее
преданные искусству: Флобер, Бодлер и мы, — попали при этом
режиме на скамью подсудимых. < . . . >
25 декабря.
< . . . > Есть тип детей, которых напоминает буржуазия. Та
кие дети в младенчестве похожи на утробный плод, а в период
усиленного роста превращаются в сплошной гнойник; дети-чу-
дища, они постепенно распухают, и мозги у них заплывают жи
ром. < . . . >
У людей, потрепанных жизнью и всегда занимавших подчи
ненное положение, обычно какая-то стершаяся, как бы изно