Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

Брессоре

—

Руайе

Лалиган

—

Ги

Фаржас

—

Тюрка

Гремерель

—

Обрие

Пюиссинье

—

граф де Вильдей

Мальгра

—

Вене

Бурниш

—

Клоден

Жиру

—

А. Валантен

Массон

портрет:

Т. Готье

Буароже

—

Т.

де Банвиль

Ремонвиль

—

П. де Сен-Виктор

Грансе

смесь

Пенгийи и С. Нантейля

Ла Кpecи

портрет:

Анна Делион

Нинетта

—

Жюльетта-Марсельеза

Марта

—

Мадлена Броан

1 апреля.

Нынче вечером мы на генеральной репетиции пьесы в «Те

атральных развлечениях» *, — в пьесе полно женщин. Все это

напоминает раздачу призов в доме терпимости. Такой род теат

ральных увеселений есть откровенное щекотание всех низмен

ных инстинктов толпы. Не придумали ничего лучшего, как

нарядить всех этих женщин в военный костюм. К дереву шо

винизма прививают черенок приапизма. Если у женщины хо

роший зад и не слишком кривые ноги, да при этом она еще

спасает французское знамя, — разве это не величественно?

Точь-в-точь Слава, которую показывают в Салоне!

Человеку свойственно чувство отвращения к действительно

сти. Опьянение вином, любовь, труд — вот те идеальные воз

буждающие средства, с помощью которых он старается уйти

от нее.

301

3 апреля.

Наш юный родственник Лабий, приглашенный сегодня к

обеду, сообщает нам, что у них в коллеже — он учится в кол

леже Роллена — ученик чувствовал бы себя обесчещенным и в

собственных глазах, и в глазах товарищей, если бы позволил

себе выйти за пределы коллежа в казенной форме. У маль

чишки часы с цепочкой, дорогое платье, цилиндр, который

стоит двадцать два франка. В этом наряде — вся его сущность.

Решительно ничего детского — никакой непосредственности,

никакой веселости, никакого интереса к играм; но зато мысли

о выгодных знакомствах, нюх к тому, что прилично, желание

войти в так называемое хорошее общество, стремление проник

нуть в определенный клуб, иметь карету с такой-то упряжкой.

Будущий хлыщ — вот ребенок нашего времени. Растет по

коление, которое будет состоять из одних хлыщей. Все эти

мальчуганы, которые завтра станут мужчинами, уже сейчас

старее своих отцов. Они не будут знать никаких страстей, кроме

страсти к комфорту,

никаких правил, кроме правил при

личия. Это будут парижане эпохи упадка, парижане Жокей-

клуба. Головы их будут заняты только танцовщицами Оперы,

скачками, марками вин. В двадцать лет жизнь их будет заранее

расписана до самой старости. Никаких безумств — уж этого они

себе не позволят.

Какова будет история, сотворенная этим поколением? Куда

катится общество Второй империи? И во что превратят эти

люди ту штуку, что билась некогда в груди Франции, —

сердце, которое подсказывает умам отважные поиски, вооду

шевляет народы, поднимает нации на великие деяния, делает

честь и совесть достоянием всего общества?

Четверг, 4 апреля.

< . . . > После напряженной работы появляется желание

как-то растратить себя, потребность в самых неприхотливых,

даже грубых шутках, в блаженной глупости, обычно прояв

ляемой в бесконечном повторении одного и того же, в разгово

рах с любовницей, ребенком, слугою. И это я замечаю не

только у себя, но и у других людей умственного труда, совсем

непохожих на нас — у Шарля Эдмона и Гаварни, например.

Есть только два рода подлинных художников — художники

примитива и художники упадка. Все другие не в счет.

302

Воскресенье, 7 апреля.

Вторую половину воскресного дня проводим у Флобера, Его

рабочий кабинет весь залит солнцем — окна выходят на буль

вар Тампль; стенные часы золоченого дерева в виде фигуры

Брамы; у окна большой круглый стол, на нем рукопись; боль

шое медное блюдо, украшенное персидскими арабесками; в

глубине — кожаный диван, над ним — слепок с неаполитан

ской Психеи *. В комнате полно народу: похожий на патриарха

старик в красной феске — Ламбер, правая рука отца Анфан-

тена, бывший директор Политехнической школы в Египте;

скульптор Прео — тоненький голосок, хитрая физиономия и

выпуклые лягушечьи глаза; два-три неизвестных и барон фон

Крафт — прелюбопытнейший персонаж: отец его — камергер

царя Николая, мать — пруссачка; рожден в православной вере,

воспитан генералом Ордена иезуитов, а ныне магометанин —

хаджи (ибо был в Мекке); под европейской прической и во

сточной шапочкой — прядь волос, схваченная, по магометан

скому обычаю, гребнем; член общества Хиссауа, где имеет

степень «верблюда», — а значит, в припадке исступления ест