Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

щим наши впечатления, без намерения поразить или скандали

зировать публику, — я думаю о том, какие горькие, полные от

чаяния произведения создали мы невольно и какие богатейшие

залежи печали таятся в нас. <...>

Никто еще не додумался сосредоточить действие, собрать

персонажи романа или пьесы в том месте, которое наиболее ха

рактерно для нашей эпохи. Этот атриум современной драмы —

кабинет биржевого

маклера.

Воскресенье, 17 марта.

Флобер нам говорит: «Сами события, фабула романа мне

совершенно безразличны. Когда я пишу роман, я думаю лишь

о том, чтобы добиться некоего колорита, цвета. Например, в

моем карфагенском романе я хочу создать нечто пурпурное. Ну,

а все остальное — персонажи, интрига и прочее — это уже де

тали. В «Госпоже Бовари» мне важно было только одно — пере

дать серый цвет, цвет плесени, в которой прозябают мокрицы.

Сама же история, которую мне нужно было сюда всунуть, так

мало занимала меня, что еще за несколько дней до того, как

я начал писать, госпожа Бовари была задумана совсем иначе:

это была набожная старая дева, никогда не знавшая любовных

ласк, — но в той же среде и при том же колорите. А потом я

понял, что такой персонаж невозможен».

И своим громоподобным голосом, то рыча, словно дикий

зверь, то издавая глухое гудение наподобие трагического ак

тера, он читает нам первую главу «Саламбо». Удивительная

способность перенестись воображением в страну своей фанта

зии, добиться правдоподобия с помощью искусного сочетания

«местных колоритов» всех античных и восточных цивилиза

ций, — есть что-то одуряющее в этом изобилии красок и арома

тов. Но детали производят больше впечатления, нежели целое,

и не хватает двух вещей — красок картин Мартина, а в от

ношении стиля — бронзовой фразы Гюго.

Дома мы обнаруживаем рукопись «Филомены», которую

возвращает нам Леви, сопровождая письмом, где он выражает

сожаление: слишком мрачный сюжет. А мы думаем, что, на

пиши мы роман общедоступный, подражательный, плоский,

один из тех, которые пишут все, — роман, уже привычный для

публики, — книгу нашу немедля напечатали бы. Все горе

сти, которые сопровождают наш путь в литературе, являются

долгим искуплением великого греха: мы повинны в том,

299

что хотим заниматься настоящим искусством и занимаемся

только им.

Право же, люди и обстоятельства, издатели в публика, ре

шительно все в нашем окружении и в наше время словно сгово

рились, чтобы наш путь в литературе был более труден,

более

тернист, усеян неудачами и горькими обидами, чем у кого-либо

другого; итак, теперь, после десяти лет успеха, борьбы, труда,

после всех этих нападок и похвал прессы, мы, быть может, вы

нуждены будем издать за собственный счет эту книгу, в ко

торую мы вложили самих себя. Нет, в наши дни удача не сопут

ствует честному труду, труду добросовестному и верному идеа

лам, — в дни, когда платят две тысячи восемьсот франков за

один куплет Кремье для возобновленной «Бараньей ноги» *.

Удивительно, как по утрам, когда переходишь от сна к му

чительной яви, к враждебной нам реальности, мысль наша, едва

пробудившись, вновь инстинктивно стремится спрятаться в

сон, юркнуть в него, как под одеяло.

21 марта.

< . . . > В мире цивилизованном не больше справедливости,

чем в эпоху дикости. Прежде закон устанавливали те, у кого

был кулак, — ныне право на стороне тех, у кого есть протек

ция. < . . . >

Тип для романа или комедии: господин, у которого на каж

дый случай жизни есть раз навсегда установленные и записан

ные правила поведения. Например: «Никогда не колебаться,

когда нужно выбирать между удовольствием и долгом прили

чия, — всегда жертвовать долгом... Никому не оказывать услуги,

пока тебя не попросят о ней два-три раза» и т. п. < . . . >

Понедельник, 25 марта.

< . . . > Подлость, трусость, вот — повторяю это который уж

раз! — главный порок буржуазии. В прежние времена бывали

семейные ссоры; теперь — полюбовные сделки. Некто, знающий

семейную тайну своих родственников, которых ненавидит,

является к ним в дом с букетом фиалок, а его приглашают к

обеду за этот букет фиалок и за то, чтобы он молчал. Есть

родственники, которых все терпеть не могут, а все же терпят

и каждый вечер потчуют чаем. Подлость здесь обоюдная.

300

Воскресенье, 31 марта.

< . . . > В наших «Литераторах» есть два рода персонажей, их

следует строго различать. Первые — попросту портреты, вторые

имеют прототипы, но созданы и разработаны нами.

Молланде

прототип:

Монселе

Нашетт

—

Шолль

Кутюра

—

Надар

Монбайар

—

А. до Вильмессан

Флориссак

—

А. Гэфф

Помажо

—

Шанфлери