Дневник. Том 1.

де Гонкур Эдмон

ная тема: действие разворачивается в Париже, в Константино

поле, на берегах Нила; сцены европейского ханжества — и тут

же, рядом, варварские нравы Востока за закрытыми дверями, —

похоже на корабль, где впереди, на палубе прогуливается турок

в костюме от Дюсотуа, а позади, под палубой, — гарем этого

турка. Флобер рассказывает, как в его романе головы летят

прочь из-за простой подозрительности, из-за дурного настрое

ния.

Он уже предвкушает,

как будет рисовать портреты различ

ных негодяев — европейцев, иудеев, русских, греков; говорит,

22 Э. и Ж. де Гонкур, т. 1

337

что это будет прелюбопытный контраст — цивилизующийся жи

тель Востока и европеец, постепенно превращающийся в ди

каря, как тот французский химик, который, очутившись где-то

в Ливийской пустыне, начисто утратил все привычки и обычаи

своей страны *.

От этой вчерне намеченной книги он переходит к другой,

тоже задуманной, по его словам, уже давно, — к огромному ро

ману, широкой картине жизни, роману с единым действием,

истории некоего сообщества, основанного на союзе тринадцати;

одни действующие лица постепенно уничтожают других, пока

не остаются в живых только двое; и один из них, судья, отправ

ляет на гильотину другого, политического деятеля, да к тому же

за благородный поступок *.

Еще ему хотелось бы написать два-три небольших романа

очень несложных, очень простых: муж, жена, любовник *.

Вечером, после обеда, все мы отправились в Нейи, к Готье,

и хотя было девять часов, застали его еще за обедом, вместе с

его гостем князем Радзивиллом, — они смаковали какое-то

винцо из Пуйи, как они уверяли, очень приятное на вкус. Готье

весел и по-детски простодушен. Эта черта — одно из привлека

тельнейших проявлений ума.

После обеда перешли в гостиную: Флобера стали просить

протанцевать «светского идиота». Он потребовал у Готье фрак,

напялил его на себя, поднял воротничок рубашки, и уж не

знаю, что он такое сделал со своей шевелюрой, физиономией и

фигурой, но только вдруг совершенно преобразился — пред

нами была поразительная карикатура, олицетворение глупости.

Тут Готье, не желая отставать, сбрасывает свой сюртук и, с лос

нящимся от пота лицом, тряся своим толстым, отвислым задом,

изображает перед нами «танец кредитора». Вечер закончился

цыганскими песнями, дикими напевами, пронзительные, вою

щие звуки которых великолепно передает князь Радзи-

вилл. <...>

30 марта.

Улица Расина, дом 2, пятый этаж. Звоним. Нам открывает

невысокий господин

весьма заурядной наружности. «Господа

де Гонкур?» — улыбаясь, спрашивает он. Открывается еще

одна дверь, и он вводит нас в большую, просторную комнату —

мастерскую художника.

В глубине, спиной к окну, через которое в комнату прони

кает холодный свет серенького денька, уже клонящегося к пяти

часам пополудни, вырисовывается фигура сидящей женщи-

338

ны, — словно серая тень на бледном фоне окна; женщина не

поднимается при нашем появлении, не делает ни единого дви

жения в ответ на наш поклон и слова приветствия. Эта серая

тень, сидящая здесь в каком-то полусне, — госпожа Санд. Муж

чина, открывший нам двери, — гравер Мансо, ее любовник.

Сидя вот так, она производит впечатление какого-то при

зрака или автомата. Голос механический, монотонный, безраз

личный, лишенный модуляций. В ее позе есть нечто важное,

степенное, толстокожее — этакое умиротворенное жвачное жи

вотное. Она напоминает тех спокойных холодных женщин, ко

торых изображает на своих портретах Миервельт, а то еще ка

кую-нибудь надзирательницу в приюте для падших. Медлитель

ные, какие-то сомнамбулические жесты. Время от времени —

звук чиркнувшей восковой спички, вспыхивает маленький ого

нек и зажигается папироса, — одно и то же методическое движе¬

ние. Ни единого проблеска в звуке ее голоса, в окраске ее

речи.

С нами она очень любезна, весьма щедра на похвалы. Но

есть в ее словах какая-то удручающая наивность, удивительная

упрощенность мысли — от этих плоских выражений становится

холодно, как от голой стены. Это сама банальность в наивыс

шей своей степени.

Некоторое оживление в разговор вносит Мансо. Речь идет о

Ноанском театре, где даются представления для одной г-жи

Санд с ее служанкой, иногда до четырех часов утра. Они там,

кажется, просто помешались на марионетках. Большие пред

ставления бывают в течение трех летних месяцев, она называет

это своими вакациями; в Ноан съезжаются тогда ее друзья с

детьми.

Мы говорим о необычайной работоспособности г-жи Санд.

Но она уверяет, что в этом нет, собственно, никакой ее заслуги:

бывают люди, для которых это действительно заслуга, ей же

всегда работается исключительно легко. Пишет по ночам,

обычно с часу до четырех, потом ложится, в одиннадцать встает;

потом еще часа два работает днем.

— И вы заметьте, — говорит Мансо, который немного напо