Дневник. Том 1.
Шрифт:
минает чичероне, показывающего какую-то достопримечатель
ность, — заметьте, что ей нисколько не мешает, если ее преры
вают при этом. Это как вода, текущая из крана. Когда кто-ни
будь входит, она закрывает кран, вот и все.
— Да, мне совсем не мешает, если во время работы меня
прерывает какой-нибудь симпатичный человек, хотя бы кре
стьянин, зашедший побеседовать со мной.
22*
339
В этом уже явственно сказываются черты
Когда мы прощаемся, она встает, пожимает нам руки и про
вожает до дверей. И тогда мы мельком видим ее лицо — неж
ное, изящное, доброе, спокойное; краски его уже поблекли, но
тонкие черты еще восхитительно вырисовываются на этом
бледном, спокойном, янтарного цвета лице. Есть в ее чертах
удивительная ясность и тонкость, и этого-то как раз и не сумел
передать последний ее портрет, где лицо ее вышло грубым,
особенно в слишком резкой линии носа. <...>
11 апреля.
На человеческое тело существует, по-видимому, такая же
мода, как и на облекающую его одежду. Торжество Ренессанса
в том, что длинное унылое тело Средневековья приобрело округ
лые формы и тощая богоматерь Мемлинга преобразилась в Ве
неру — высокую, стройную Венеру Гужона, которая не похожа,
однако, ни на пышнотелую Венеру Рубенса, ни на изнеженную,
пухленькую Венеру Буше — этих Венер XVII и XVIII веков.
22 апреля.
Сегодня вечером, в ложе Сен-Виктора, мы присутствуем на
премьере «Волонтеров» (первоначально это называлось «Наше
ствие»), пьесы, по поводу которой волнуется вся Европа и вот
уже две недели как Париж ходит ходуном; на представлении
ожидался чуть ли не открытый бунт — какие-то молокососы со
бирались якобы закричать «бис» в ту минуту, когда Наполеон
произносит слова отречения. И ничего этого не случилось. Бунт
был усмирен скукой. Пьеса Сежура способна была бы усыпить
самое Революцию. Пьеса еще глупее, чем постановка. Закон
ченный образец шовинизма, впавшего в детство. А Наполеон!
Канова изваял льва из сливочного масла *, а сей Наполеон вы
леплен из незабудок. Не чувствуется даже, как бывало когда-то
в Олимпийском цирке, силы убежденности, того дыхания прош
лого, которое во времена Луи-Филиппа и «пузанов» * заставляло
колебаться складки на знаменах Аустерлицкой битвы, не чувст
вовалось веяния Славы. Просто полицейская пьеса, которую
смотрят полицейские. В апофеозе видишь не лучезарную Славу,
а ножницы цензора. Легенда эта окончательно мертва —
в театре Вторая империя убила Первую. Тень Баденге * за¬
крыла высеченный на медали профиль Цезаря. <...>.
340
Апрель.
«Отверженные» Гюго — для нас глубокое разочарование *.
Не будем говорить о нравственной стороне этой книги: в искус
стве нравственности не существует; гуманные цели произведе
ния меня не касаются. К тому же, если хорошенько поразмыс
лить, это немного забавно — заработать двести тысяч франков
(именно такова сумма дохода от книги!), проливая слезы по
поводу народных несчастий и нищеты.
Но вернемся к произведению. Оно заставляет понять вели
чие Бальзака, величие Эжена Сю — и умаляет Гюго. Заглавие
не оправдано: в книге нет отверженных, больница не показана,
фигура проститутки едва намечена. Ни одного живого чело
века — действующие лица романа сделаны из бронзы, из гипса,
из чего хотите, но только не из плоти и крови. На каждом шагу
изумляет и раздражает совершенное отсутствие наблюдательно
сти. В ситуациях и характерах есть правдоподобие, но нет
правды *, той правды, которая в романе придает законченность
обстоятельствам и людям при помощи неожиданных находок.
В этом порок произведения и глубокая его беда.
Что касается стиля, то он напыщенный, напряженный, ка
кой-то задыхающийся и нисколько не соответствует содержа
нию. Это Мишле, вещающий на Синае. Никакого плана — чуть
не целые тома вводных эпизодов. Вы не чувствуете романи
ста, — в каждой строчке голос Гюго, одного только Гюго! Сплош
ные фанфары и никакой музыки. Никакой тонкости. Нарочи
тая грубость или прикрасы. Явное желание угодить толпе,
какой-то добродетельный епископ, нечто вроде бонапартистско-
республиканского Полиевкта; * ради неизменной погони за успе
хом автор боится задеть честь даже господ трактирщиков *.
Таков этот роман, который мы открывали как книгу откро
вений, а закрыли с твердой убежденностью, что это книга спе
кулятивная. Словом, — роман на потребу посетителей читален,
написанный талантливым человеком.
Французы — народ смышленый и грубый. Они не отли
чаются ни изысканностью, ни артистичностью натуры. Харак
терные черты и вкусы французского народа нашли превосход
ное воплощение в наших королях. Ни у какой другой нации
властелины не обобщают и не олицетворяют до такой степени