Дневник. Том 2
Шрифт:
чение человеческой природы. Это вам не работа над «Госпожой
Бовари»; это не работа над «Рене Мопрен» — книгой, созданной
на основе долгого, длившегося лет десять, изучения молодой де
вушки * и записей о ней; это не работа и над «Жермини Ла-
серте», — созданной в результате почти двадцатилетних наблю
дений, а также благодаря возможности проникнуть в сокровен
ную тайну несчастной женщины, открытую акушеркой, кото
рая помогала ей при родах и была
цей.
332
Воскресенье, 17 февраля.
Я живу в каком-то смутном полуобморочном состоянии, оно
мне кажется до ужаса близким к смерти. Я молю судьбу пода
рить мне еще два-три года жизни, чтобы успеть привести в по
рядок мои коллекции, чтобы сделать их понарядней, чтобы они
могли прибыть на аукцион после моей смерти во всей своей
красе *.
Среда, 20 февраля.
Сегодня Золя беседовал со мной о романе, над которым ра
ботает сейчас Доде *. Он хотел бы, чтобы в интересах книги жен
щина была грязнухой, какой она и является в действительно
сти, — грязнухой, которую автор представляет публике в отрыв
ке из своих воспоминаний, не заботясь о композиции, в легкой,
стремительной свободной манере своих последних предисловий.
Он опасается, что Доде облагородит эту тварь, сделает ее де
вушкой, из другой, лучшей среды. Он беспокоится также за
композицию: по его мнению, она редко удается Доде. Относи
тельно же добродетели, которую последний обожает всовывать
в какой-нибудь уголок своего романа, мы согласились, что эта
добродетель — всегда подделка и что лучшие из его типов —
люди испорченные, ибо их создатель является самым закончен
ным и самым очаровательным на свете типом нравственно ис
порченного человека. < . . . >
Четверг, 21 февраля.
Застал сегодня Доде в каком-то восторженном испуге перед
романом «Радость жизни»; казалось, наперекор собственной пи
сательской стыдливости, он в некоторой степени проникся поч
тительным чувством к естественному извержению нечистого
чрева нашего друга.
«Бесспорно, это самая личная из всех книг Золя, — сказал
он, — никто не стал бы писать то, что осмелился изобразить он!..
Это гнусное человечество, этот поток экскрементов и крови. О!
О! — И с глубоким горловым смешком, похожим на икоту, до
бавил: — Перед моими глазами точно стоит вшивый нищий с
испанской картины, вычесывающий у себя насекомых... А эта
агония
О! О! нет для него лучшего сравнения, чем с навозным жуком,
с навозником, что взбирается по откосу у Шанрозе, толкая пе
ред собой комочек помета... О, это бурное отчаяние среди вони!
Вот он и стал доступным для масс, этот аристократ Шопен
гауэр, вот он и распространен широко на туалетной бумаге!»
333
Несколько минут спустя он сказал по поводу статьи некоего
неведомого мне Шансора: «Шансор — весьма слабый пловец в
литературных водах. Он напоминает мне человека, который, раз
девшись и сложив свои вещи на суше, думает: «Вот к этому
месту я и вернусь!» А в воде его уносит течение, и он выходит
на берег в двухстах шагах от того места, где лежит его одежда.
Да, это писатель, не подчиняющий себе свою фразу, а дающий
ей увлечь себя; до такой степени, что в статье, которую он нач
нет с прославления собственного отца, он может в конце за
петь: «Он рогат, он рогат, мой отец!..»
Суббота, 23 февраля.
Выставка Современного рисунка *.
Мои глаза чувствительны не только к прекрасным творениям
XVIII века, но и былых веков, так же как и века настоящего.
И я считаю чудесными, неповторимыми рисунки Милле, да,
Милле! Но в то же время я утверждаю, что маленький эскиз
Мейссонье, вызвавший здесь наибольшее восхищение, при всей
его выразительности, не выдержит сравнения с рисунком Габ
риеля де Сент-Обена, например, с его виньеткой к «Личному
интересу», которую я как раз смотрел сегодня утром у себя
дома. И тут дело не в том, что она мила, но в искусстве, в ма
стерстве!
А серые, невзрачные, жалкие рисунки карандашом г-на Энг
ра — не слишком ли тщедушно это искусство рядом с эскизами
Латура, эскизами Рейналя или Шардена, находящимися в по
следнем зале! Бракмон, которого я встретил на выставке и с ко
торым не мог не поделиться, сказал мне, что наброски Латура —
это каменные глыбы! Ну так вот, я, конечно, предпочту подоб
ные глыбы мелким, мелким, мелким карандашным пустячкам!
Но, черт возьми, даже в этом жанре, портрет г-жи X*** работы
Реньо талантливее в сто раз!
Сегодня я потратил две тысячи сто франков: тысячу сто на
китайские лаки и бронзовые фигурки, а восемьсот — на рису
нок Гаварни, купленный у Бенье. И этот день — продолжение